Йенс Андерсен - Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь

«Я передала малую толику моих американских статей Аббе Бонниеру (Альберту Бонниеру. – Ред .), и подумайте, он счел их удачными. Сама я считаю их настолько дурацкими, что заболеваю при одном воспоминании о них».

Из-за этой работы Астрид так сильно мучила совесть, что когда в 1950 году Альберт Бонниер позвонил ей – в последний раз – спросить, не хочет ли она поехать в Египет – за счет «Бонниер», разумеется, – она категорически отказалась.

Для семьи Линдгрен эти годы были насыщенными и доходными. Не только из-за ошеломительного успеха Астрид, но и оттого, что в «М», где Стуре занимал директорское кресло, после войны дела шли полным ходом. Люди вновь стремились путешествовать, пересекать пространства и границы, и частных автомобилей становилось все больше. В октябре 1948-го, к пятидесятилетию Стуре Линдгрена, в шведских газетах появилось множество хвалебных статей. Несмотря на войну и кризис, директору удалось превратить шведскую «М» в крупнейшую автомобильную организацию Скандинавии, а ключом к успеху, если верить юбилейным речам, было не только его знание автомобильного дела и особенностей международного туризма, но и обширные деловые связи, красноречие и поразительная память. «У Линдгрена в голове вся „М“», – писала газета «Мотор». Но в специализированном издании ничего не говорилось о том, что у директора в голове была еще и литература; он любил читать и пристально следил за писательской карьерой жены, помогал читать корректуры и подбадривал: «„Пеппи Длинныйчулок“ не книга, а находка».

Астрид благодарила его в посвящениях: «Моему пророку Стуре за неизменный интерес к Пеппи. Целую в лоб, Астрид» и «Стуре (пророку) от обожающей его жены». Так подписаны две первые книги о Пеппи. А вот в сборнике сказок «Крошка Нильс Карлсон», вышедшем в 1949 году, тон чуть серьезнее, а в конце посвящения – восклицательный знак: «Моему горячо любимому Стуре!»

Книга «Крошка Нильс Карлсон» была непохожа на другие произведения Астрид Линдгрен. В ней писательница касалась мрачного, меланхолического в душе человека. Через изображение одиноких детей – Бертиля, Йорана, Гуннара, Гуниллы, Бритты-Кайсы, Лены, Лисе-Лотты, Барбру и Петера – проводится тема разных видов тоски, – до сих пор этот мотив присутствовал в ее творчестве лишь эпизодически. Яснее всего он в трогательном окончании трилогии о Пеппи (1948), когда Томми и Анника собираются спать и сквозь ветви деревьев в темноте внезапно замечают свет на кухне виллы «Курица»:

«Пеппи сидела у стола, уткнувшись подбородком в скрещенные руки. Сонными глазами следила она за прыгающим пламенем свечи, стоящей перед ней.

– Она… она очень одинока сейчас, – сказала Анника дрогнувшим голосом. – Ой, скорей бы наступило утро, и мы бы пошли к ней. <���…>

– Если она поглядит в нашу сторону, мы помашем ей рукой, – добавил Томми.

Но Пеппи глядела сонными глазами на пламя.

Потом она задула свечу».

Эта минорная тональность, посещавшая Астрид и в жизни, была совершенно неизвестна шведской общественности 1940-х. Серьезность и задумчивость тонули в смехе и аплодисментах восторженной публики в радиостудии во время записи «Двадцати вопросов», их нет в интервью, где с портретов глядела бодрая и довольная детская писательница. За жизнерадостностью и уверенностью сорокалетней Астрид Линдгрен скрывались грусть и страх, о каких никто и не подозревал: она очень боялась за «горячо любимого» Стуре. После пережитого ими кризиса отношений в 1944–1945 годах они сумели снова устроить свою жизнь, но каждодневные заботы сказывались на обоих, особенно на Стуре. Помимо напряженной работы в офисе он был занят поездками, участвовал в конгрессах и банкетах, званых ужинах и деловых встречах, часто в «Странд-отеле» на набережной Нюброкайен, рядом с работой, где ели – и пили – до поздней ночи. Стуре боролся с лишним весом и повышенным давлением; как отмечала Астрид в своем «военном дневнике» в 1946 году: «Иногда меня беспокоит здоровье Стуре, и не без причины, кажется».

Чтобы поправить здоровье, Стуре надо было отказаться от алкоголя. Вот что рассказывает Карин Нюман:

«Папа слишком много пил; он пытался бросить, но не успел, потому что умер. Он никогда не напивался до бесчувствия, не буянил, не терял работы, но это, вероятно, был лишь вопрос времени».

Внутреннее противоречие в семье Линдгрен – между материальным благополучием и нежеланием Стуре взять себя в руки и упорядочить свою жизнь – плохо действовали на Астрид. Временами так сильно, что, оставаясь одна, она доставала «военный дневник» и размышляла о причинах своей депрессии. 8 марта 1947 года она так близко подобралась к существу проблемы, что посреди длинного абзаца решила застенографировать одно предложение, где писала о страхе за свой брак и за Стуре. Это был смертельный страх – и она не хотела рисковать тем, что Лассе или Карин случайно о нем узнают, если когда-нибудь станут листать дневник. Затем Астрид снова перешла на обычное письмо: