Array Коллектив авторов - Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

В отличие от Владимира Войновича, Василия Аксенова и многих других писателей, начинавших путь в официальной советской литературе, а затем вытесненных в неофициальную, Ерофеев не печатался и не пытался напечататься в СССР (его публикации на родине осуществились только в конце перестройки и стали фактически предсмертными). Это привело к нестандартной ситуации: хотя поэма «Москва – Петушки» широко разошлась в сам- и тамиздате, ее автор для большинства читателей продолжал оставаться загадочной фигурой и едва ли не сливался с главным героем и нарратором поэмы – Веничкой Ерофеевым. И все же Венедикт Ерофеев, не предпринимавший никаких действий для своей легализации как литератора, писателем себя осознавал и, как мы видим из его писем второй жене, болезненно реагировал на отсутствие признания и понимания случайным читателем.

До последних лет находясь вне широкой писательской среды [256] Эта ситуация начала медленно меняться в 1980‐е, сперва благодаря энтузиазму таких людей, как Слава Лён, а затем благодаря первым публикациям в Советском Союзе. , Ерофеев внимательно следил за современным ему литературным процессом. Публикуемая переписка с Вадимом Делоне демонстрирует, что он очень энергично и последовательно охотился за новинками русской [257] В первую очередь, конечно, неподцензурными. и зарубежной поэзии и прозы, а еще активнее – за изданиями, углублявшими его немалую эрудицию в сфере поэзии и мемуаристики конца XIX – начала XX веков.

У Ерофеева получилось почти невозможное – занять нишу европейского интеллектуала, не конфликтуя с советской властью, но и не прогибаясь под ее идеологию, а фактически ее не замечая. Советский рабочий получает свежие новости из Вены и Парижа об издании своей книги на французском языке и просит в счет гонорара выслать ему мемуары Деникина и Врангеля. Эта сюрреалистическая ситуация могла бы вызвать улыбку, если бы не оборотная сторона такой жизни. Ее мы видим в письмах первой жены Венедикта Ерофеева, Валентины Ерофеевой (Зимаковой) [258] См. примеч. 2 на с. 38. , обнаруживающих тоскливую нищету тогдашней русской действительности. Время от времени проступает она и из писем самого Ерофеева.

Вторая важная особенность ерофеевских писем состоит в их несомненной литературности. Вероятно, отчасти это объясняется тем, что наибольшую сложность для писателя представлял поиск сюжета будущего произведения, в рамках которого могли быть использованы многочисленные заготовки из непрерывно заполнявшихся им записных книжек [259] См. его свидетельство о трудном поиске сюжета в интервью Дафни Скиллен (наст. изд., с. 41). . После удачи «Москвы – Петушков» (1970), сюжет которых, по-видимому, сложился на удивление быстро, и почти бессюжетного эссе о Розанове (1973) [260] Вынесем за скобки дискуссию о существовании написанного Ерофеевым и утерянного в начале 1970‐х произведения «Димитрий Шостакович». Ерофеев-писатель замолчал на долгие годы – структура нового произведения никак не складывалась. Не имея возможности донести до читателя свои литературные находки, он отчасти реализовывал эту потребность в письмах, которые, так же как и его неэпистолярные произведения, составлялись с использованием записных книжек в качестве питающего материала. В некоторых случаях мы подчеркиваем это, приводя в примечании соответствующий отрывок из «параллельной» переписке записной книжки.

Составляя этот раздел, мы, конечно же, не ставили целью представить максимально полный свод писем, имеющих отношение к Ерофееву. Здесь помещены лишь самые, на наш взгляд, интересные из них, кроме тех, публикация которых потребовала бы слишком большого количества купюр в связи с подробностями личного характера. Также мы решили отдать предпочтение никогда не публиковавшимся письмам, сделав исключение для тех, которые здесь печатаются в значительно дополненном комплекте: это переписка Ерофеева с женой Галиной Ерофеевой (Носовой) [261] См. примеч. 7 на с. 72. и письмо венгерской переводчице Эржебет Вари [262] Из писем Ерофеева, опубликованных в других изданиях, отметим обширный блок писем, отправленных им сестре Тамаре Гущиной, а также письма Светлане Гайсер-Шнитман (Шнитман-МакМиллин) и Наталье Шмельковой (Ерофеев 1992. С. 122–144; Гайсер-Шнитман 1989. С. 19–23; Шмелькова 2018. С. 59–61). .

Письма даются нами в авторской орфографии, за исключением случаев очевидных ошибок, не несущих в себе примет авторского стиля. В нескольких местах по причинам этического характера мы прибегнули к купюрам, которые каждый раз в тексте письма обозначаются ‹…›. Все разделы переписки предварены короткими справками.