Станислав Шуляк - Солнцебесие. Афоризмы и откровения

199. Мне с миром не по пути! Я и с человеками-то вышагиваю даже не разными дорогами, разными обочинами, застарелыми рытвинами, запустелыми бездорожьями.

200. В юности – размах заблуждений, первородная свежесть идиотизма, блаженное напряжение мышц. В старости – мучительная череда сожалений, скрипящие коленки, аромат атрофий. Таковы пограничия тщетной пластической территории, именуемой жизнью.

201. Дьявол, известно, в деталях. Хаос – ученик того и соперник – в спецэффектах и дублях, в бесчестном сценарии, во взбесившемся монтаже.

202. Вырви глаз наблюдателя скудных дней твоих, к тому же клеймящего оные безразличием или восторгом, не позволяй бытие твоё лицезреть праздному, или хоть бы и праведному, ни с тем ни с другим не учреждай коалиций, не заключай перемирий, не празднуй побед.

203. Говорят, весь мир – театр. Но на цене входных билетов это почему-то не сказывается.

204. В юности зеркало – атрибут оптимизма. В исходе дней – смертоносное орудие депрессий. И редко – наоборот.

205. Да, мир – театр, но билеты в нём продаются только на места, с которых главнейшего действия не различишь.

206. Слово за слово – вот уж и череп проломлен! Двуногий не обучен вести беседы на языках консенсусов.

207. Так заедай же скорее, двуногий, век свой быстротекущий сумятицей перлов, перестрелками парадоксов, ссадинами незабытых обид!

208. Лукавствующие твари двуногие, именующие себя экологами, в тишине и мёртвой подспудности всё готовят ошалелым сообществам тиранию чистого воздуха, диктатуру зелёных насаждений, господство естественной жизни, недонаселение оскуделых держав.

209. Имморализм – разновидность морали, по преимуществу, субъект радикальной части её размашистого спектра.

210. Существенно недооценивают пафосность всякого фиаско. Сражаться лучше с врагом. Терпеть пораженье – от ворога.

211. В захудалом животноводстве, как и в нынешней России, смертность скота превышает рождаемость.

212. Сказано любить, любить ближнего своего в горе и в радости, в смехе и в слезах, в соплях и в отрыжке и ещё во всяческих человеческих испражнениях.

213. У современной морали спущены все колёса и отказывают тормоза. Потому-то ею пытаются рулить самые бесстрашные из негодяев.

214. А в конце концов в существовании человеческом нет ничего более важного, более пронзительного и запоминающегося (или даже священного), чем поглощение изысканной пищи, опьянения себя безрассудного сладким вином и последующих, неизбежных дефекации с мочеиспусканием.

215. Спеши запечатлеть сей мир во всём его злоединстве , покуда он окончательно не распался на мириады и полчища лукавых, несусветных, болезненных афоризмов.

216. Всякая человеческая мысль безвозвратно истреблена и подточена саранчою лаконичных высказываний, нашёптанных тебе в часы твоих недужных бессонниц.

217. А всё же интересно будет взглянуть на тщетные веянья многих держав и сообществ после исчерпания мировых запасов подземной чёрной нефти.

218. С детства не любить никакой родины – и всё для того, чтобы с возрастом, постепенно возлюблять её, по частям, по отделам или даже по разрозненным областям.

219. Раньше или позднее станут в мире явственными все загадочные и замысловатые, политические подноготные.

220. Если свиньи всё же учредят когда-то собственную державу, то в память о покойных предках назовут её Беконией.

221. И угораздило же тебя, двуногий, остаться без бога и без хвоста! И это ничего, что хоть в разное время.

222. И папы раньше или позднее склоняются пред педерастами.

223. Иногда и высокая литература приводит к ужасающим последствиям. Раскольниковым бы топором самому Фёдору Михалычу – да по твёрдокостному, достоевскому темечку!

224. Археологу ведомо: раскопай он внезапно весь мир, как тут же опрокинет всё нынешнее значение своего сводного брата – историка. Потому-то не торопятся оба.

225. Не считай тех, с кем раскланялся по необходимости, считай тех, каковых прошагал мимо по душевной расположенности.

226. «Хлеба и зрелищ!» – громче всех кричат слепой и сытый.

227. Одни отмывают деньги, другие – промозглую нищету свою, тщась отбелить бытие своё и видимость свою до приемлемого уровня благообразия.

228. Человек зачастую гордится тем, чем и тля бы, уж конечно, покоробилась.

229. Вся московская режиссура – мефистофельская по сути своей, и сами режиссёры – мефистофели, и дела и слова их – сатанинские. В сравнении с таковой, петербургская режиссура не в пример простодушнее. Но и припизднутее тоже. У петербургской сестрицы припизднутость – главное её свойство и состояние ума. В общем, как говорится, Москва – ква-ква, и Петербург – ничей не друг!