Сергей Чекалин - Жили-были…

Те, которые подвезли:

– Ну, что ты, тётя Маша, не надо.

Думали, что она и в самом деле расплатиться хотела. Она об этом потом рассказывала:

– Я им, прямо, серьёзна, и они тожа серьёзна, руками размахалися. А денег-то у меня всего двадцать копеек и было.

В кино билет тогда, до реформы 1961 г., стоил два рубля.

Или ещё. Пришла она в клуб, фильм смотреть. Уселась в первых рядах. А на экране, по ходу фильма, паровоз летит на зрителей, на полном ходу. Это не картина «Прибытие поезда», другой какой-то фильм был. Наша баба Маша как заголосит, будто с испугу. Клуб весь переполошился. А ну её уговаривать, что всё это неправда, картинка это на стене. А она – своё. Потом нам говорит:

– А то я не знаю, что это картинка. Всё потом вспомянут, как в кино ходили.

Но ни над кем оскорбительно или обидно шутить себе не позволяла. Только в отношении себя самой…

Семья Василия Ивановича во Львово жила одним домом. Никогда не было ни одной размолвки между снохами и золовками, моей бабушкой и сёстрами дедушки, которые вместе вели домашнее хозяйство, начиная с топки печки по раннему утру и кончая уходом за скотиной. И, конечно, дети были на их руках. В первый год замужества бабушкина свекровь, Дарья, не допускала бабушку к печке, ворочать чугуны. Уже потом, после рождения первого ребёнка, Антонины, бабушка стала и у печки хозяйствовать. Но это совместное житьё продолжалось примерно два года, почти до конца 1921 года, когда Мария и Федосья перешли на жительство в семью их старшего брата, Михаила, в Остроухово. Михаил был расстрелян войсками большевиков во время крестьянского бунта в 1920-21 гг. Осталось в этой семье четыре человека женского пола: жена Михаила и их две дочки, а также приёмный ребёнок, девочка-сирота Клавдия. Вот для помощи этой осиротевшей семье Василий Иванович и отправил своих двух дочерей.

Сын Василия Ивановича, Михаил, во время известного бунта тамбовских крестьян, названного в истории «антоновщиной», вспыхнувшего в начале 20-х годов и закончившегося летом 1921 г., был взят как заложник в числе многих других жителей из их деревни и окрестных деревень. Михаила определили (это уже после его убийства) как шпиона банды Антонова. Дедушка на следствии в 1932 г. об этом скажет. Бунт этот был связан с безвозмездным изъятием продовольствия у крестьян, так называемая продразверстка, при которой у крестьян изымалось 70% зерна. Причиной бунта стала не столько продразверстка, сколько то, что в 1920 г. случилась сильная засуха, собрали всего 12 миллионов пудов зерна, а государством была установлена сдача 11,5 миллионов пудов. Практически это означало верную голодную смерть. Несколько подробнее об этом я расскажу дальше в главе 6 («Чекалин Михаил Васильевич»)…

Но вернёмся к началу. Умер Василий Иванович в 1936 г., одного года не дождавшись своего сына, Василия, «врага народа». Дедушку Васю арестовали по ложному доносу в ноябре 1932 г., осудили на пять лет. В это время Василий Иванович, как говорил отец, впал несколько в ребячество. Когда дедушка был в тюрьме, дочери его, Антонине, было уже за четырнадцать лет. Хотелось вечером с подружками на улице погулять, но дед ругался:

– У-у, ехидна вас забери! Отец в тюрьме сидит, а она – на улицу!

Василий Иванович не ругался нецензурно, «ехидна» – это его самое страшное ругательство.

Но Антонина убегала, хотя дед и скандалил. А тут к клубу радио на столбах подвели, известную «тарелку». Вот Антонина и придумала:

– Дедушка, там по радио говорили, что мужиков из тюрьмы скоро отпустят, и отца тоже.

Говорили, так говорили. Вечер. Антонина дома сидит. Дед и говорит:

– Тонька! А?! Ты чего же сидишь-то? Сходила ба, про отца-то узнала. Скоро придёть-та. Не охота, штоль, про отца-то узнать?

Убегала узнавать.

Понятно, старый, что малый. Деду-то было за девяносто лет. Он таких обманов уже и не понимал. Но этот обман безобидный. Внуки его, Иван и Михаил, похлеще придумали. Василий Иванович ходил за хворостом, в лощину за деревню Пичаево. Вот внуки и говорят:

– Дедушка, в Пичаево такой-то умер. Похоронили уже.

Пошёл дед как-то за хворостом, с вязанкой из лощины из кустов выбирается, а навстречу ему с такой же вязанкой тот самый «такой-то», которого «уже похоронили». Дед Василий аж присел:

– Ты откуда взялся?

– Откуда-откуда? Оттуда!

– Ну и что там?

– А что и у тебя.

– Да ты же умер, поди?!

– Да вот живой пока.

А дед после этого уже и боялся за хворостом ходить. Пошутили, называется.

Как рассказывал отец, Иван Васильевич, в близкое к смерти время дедушка уже не слезал с печки, даже часто и ел там. Слезал только по необходимости. Они уж в это время его не донимали своими ребяческими «шутками».