Йозеф Шумпетер - Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса

Не так просто показать, что эта книга является важнейшим связующим звеном между более старыми и сегодняшними теориями денег. По своей привычке Фишер не претендовал на оригинальность. Книга посвящается Ньюкомбу; у нее есть и другие предшественники, имена которых несложно назвать. Однако ее центральные главы – IV, V и VI – представляют собой куда больше, чем синтез.

Фишер без тени сомнения принял то, что тогда еще было новой теорией банковского кредита. Он приписал центральную роль в кредитном цикле отставанию ставки процента от других переменных. Он открыто признал изменчивый характер скорости обращения денег – вспомним, что постулат о ее постоянстве считался и иногда даже сейчас продолжает считаться основной характеристикой и основным изъяном «старых» теорий денег. Кроме того, он должным образом учел целый набор факторов (некоторые из них он объединил под названием «условия производства и потребления»), которые помогают определить покупательную силу. Все эти достижения не обеспечивают полной интеграции теории денег ни с теорией цен и распределительных долей, ни с теорией занятости. Но они представляют собой мостик между деньгами и занятостью.

Если это так, то почему ни друзья, ни враги «Покупательной силы денег» не увидели в ней ничего, кроме подкрепленного статистическими примерами очередного изложения старейшей количественной теории денег, то есть памятника устаревшей теории, которой суждено было вскоре устареть окончательно? Ответ прост: потому что именно так отзывался об этой книге Фишер как в предисловии к ней, так и на протяжении всего повествования. Но и это еще не все. Он приложил все усилия, чтобы прийти к количественной теории, а именно чтобы хотя бы «один из нормальных эффектов» увеличения количества денег приводил к «ровно пропорциональному увеличению в общем уровне цен». Ради этой теоремы он проигнорировал тот известный ему факт, что вариации в количестве денег могут («временно») повлиять на скорость обращения, и строил свои рассуждения на основании гипотезы о том, что скорость обращения – это институциональная константа. По той же причине он утверждал, что количество депозитов имеет тенденцию варьировать пропорционально количеству денежных резервов. Все то богатство факторов, влияющих на денежный процесс, было отправлено – в качестве «косвенных» факторов влияния – на задний план. На переднем же остались пять факторов (количество резервов и депозитов, скорости их обращения и объем торговли), которые Фишер счел «прямыми факторами воздействия» на уровень цен, ставший, таким образом, зависимой переменной в знаменитом уравнении обмена. Именно эту теорию Фишер развивал, бесконечно иллюстрируя богатейшими примерами, а все свои по-настоящему ценные идеи безжалостно отправил в главы IV, V, VI и полупрезрительно классифицировал их как нарушения, случающиеся в «переходные периоды», когда количественная теория денег не является «строго верной» (см. гл. VIII, § 3). Чтобы понять суть достижений Фишера, нужно сначала пробить фасад возведенного им здания, который один имел значение для него, его поклонников и оппонентов, на который он не жалел труда.

Но для чего Фишер так испортил свой труд? Его собственная верификация, хотя и объявленная удачной, не выдерживает наиболее негибких из его формулировок (см., например, к какому результату он пришел в отношении 1896–1909 годов). С ними вступают в противоречие некоторые из его собственных аргументов, изложенных в «Теории процента» и в его работах об экономическом цикле. Мы не можем даже утверждать, что значительную часть Фишеровой, как и любой другой количественной теории, можно спасти, если интерпретировать ее исключительно как предположение о равновесии [171], верное для некой разновидности Маршаллова долгосрочного равновесия. Потому что, как продемонстрировал сам Фишер, к этому равновесию не приводит тот механизм, который можно полностью объяснить в терминах его пяти факторов. Его можно только суммировать, но нельзя «каузально объяснить». Более того, он применял уравнение обмена к одному году за другим, а значит, к условиям, которые были весьма далеки от состояния равновесия. Я невольно думаю, что в этом случае крестоносец повел ученого неверной дорогой. Фишер возлагал большие надежды на компенсированный доллар. В нем кипела кровь реформатора. Ему нужен был простой план стабилизации покупательной силы – такой же простой, как его более поздние идеи, печатные деньги и сто процентов, чтобы убедить непокорное человечество, и научное обоснование этого плана также должно было быть несложным. Это обстоятельство кажется мне достаточным объяснением этой загадки [172]. Я не собираюсь обсуждать здесь вопрос экономического крестового похода. Однако позвольте мне спросить мнение читателя: что выиграл хотя бы конкретно в этом случае сам Фишер благодаря этому крестовому походу? Что выиграла экономическая наука, наша страна, весь мир?