Николай Шахмагонов: Послушание Сталина. Кто Вы, товарищ Сталин.

Маршрут путешествия был составлен самим Государем и пролегал по огромному пространству от Санкт-Петербурга через Новгород, Тверь, Ярославль и Кострому на Урал. Намечалось посетить Екатеринбург, Тюмень, Тобольск, а затем возвратиться в Поволжье. Оттуда – через Воронеж, Тулу, Рязань, Смоленск и Бородино прибыть в Москву. Из Москвы через Владимир, Нижний Новгород и Муром предполагалось проехать на юг. А уже затем вернуться в Петербург. За полгода предстояло объехать всю Россию и даже побывать в Сибири.

«Ты первый из нас в сём отдаленном крае! – писал сыну Император, – Какая даль!.. Но какое и тебе на всю жизнь удовольствие, что там был, где ещё никто из Русских Царей не бывал…».

А Василий Андреевич Жуковский вспоминал: «Мы летим, и я едва успеваю ловить те предметы, которые мелькают, как тени мимо глаз моих».

Остановок было много, много интересных встреч, которые давали Великому Князю представление о России. Жуковский вспоминал, что вставали каждый день в половине шестого утра, а ложились за полночь. Великий Князь успевал вести путевой журнал и писать письма родителям. Жуковский с восхищением рассказывал Императрице Александре Фёдоровне: «Великий Князь постоянно пишет к Вашему Величеству, и Вы получаете от него обо всём самые свежие известия. Завидую ему в этой способности владеть пером во всякое время, с незапутанными мыслями, после величайшей усталости… Могу всем сердцем радоваться живым полётам нашего возмужавшего орла и, следуя за ним глазами и думой в высоту, кричать ему с земли: смелее, вперёд по твоему небу! И дай Бог силы его молодым крыльям! Дай Бог любопытства и зоркости глазам его: то небо, по которому он теперь мчится прекрасно, широко и светло: это – наша родная Россия!».

В путешествии соблюдались указанные Государем строгости и ограничения – никаких балов, никаких торжественных приёмов, никаких увеселений. Жуковский строго соблюдал инструкции. Когда проезжали Тулу, Василий Андреевич получил сообщение о болезни кого-то из родственников. Ну и вынужден был срочно отправиться в уездный городок Белёв, что на берегу красавицы Оки. В Калугу, а затем в Смоленск таким образом цесаревич долен был ехать без своего воспитателя. Отлучка Жуковского, самая краткая, имела чрезвычайные последствия.

Путь в Смоленск пролегал через уже упомянутое нами село Кимборово, достиг которого Великий Князь Александр Николаевич со свитою тёплым июльским вечером. Было решено заночевать у хлебосольного помещика Каретникова, чтобы в губернском городе появиться утром следующего дня.

Кимборово… Июль… Летний зной спадал только к вечеру. Повернули к дворянской усадьбе. Лихо развернулись кареты, сверкая в закатных лучах царскими вензелями.

Алексей Каретников, разумеется, был извещён Жуковским о том, что цесаревич остановится у него перед Смоленском. Всё необходимое приготовил к приёму дорогих гостей. Вышел хозяин навстречу высокому гостю, а за ним супруга с дочерью. По сторонам центральной усадебной аллеи челядь выстроилась.

Цесаревич легко выбрался, почти выпрыгнул из кареты, распрямился, поражая всех стройностью и выправкой, и не чинясь, нарушая этикеты, направился к хозяину. Да так быстро, что тот и слова приветствия, заготовленные заранее, позабыл.

– Встречай, братец, встречай гостей незваных, – весело заговорил цесаревич.

– Да что, да почто незваных, – заговорил Каретников. – Дорогие гости, пожалте, пожалте в мои скромные чертоги.

Цесаревич сделал знак, чтобы его сопровождающие следовали за ним, да тут словно споткнулся. Подойдя к семейству Каретникова, он замер перед его дочерью, красота которой сразу обожгла сердце. Боже мой, куда уж там до неё штатным дворцовым раскрасавицам, замученным столичным климатом петербургским. Кровь с молоком. Стройна, светловолоса, голубоглаза – подлинная русская красавица. И откуда такое чудо в глуши, в сельце невеликом, захолустном?

– Супружница моя, Ксения Ефимовна, – представлял меж тем Каретников.

«Красива, – отметил про себя цесаревич. – Есть в кому дочери быть волшебной, сказочной, неотразимой…»

Конечно, что-то сказал галантно. А сам-то, сам во все глаза на необыкновенную девицу…

– Дочь моя, Елена Алексеевна, – продолжил Каретников.

Редко цесаревич замирал перед столичными красавицами, а тут замер на мгновение и склонился, чтобы поцеловать руку, хотя хотелось в этот миг прикоснуться губами не только к маленькой милой ручке.

А она-то, Алёнушка, словно из прекрасной русской сказки, тоже замерла, и тоже забилось её сердечко в неведомых предчувствиях, чего-то неотвратимого, чего-то доселе казавшегося невозможным для неё, совсем ещё юной девицы.