Марина Шухарт - Десять кругов

Помню, как после третьего курса я прибежала устраиваться на работу в газету. Было интересно. Бородатый главный редактор, на щеке которого был виден уродливый след шрама, это его когда-то серной кислотой в лицо за профессиональную деятельность, поинтересовался:

– Какие темы хочешь освещать?

– Ну… Культуру там… Про детей могу… Про животных…

Фотокор Толя Красношапко, сидевший рядом, хихикнул:

– То есть экономика, политика, криминал – не твое?

– Ну… да!

– Нет, – говорит главный редактор. – Так дело не пойдет. У нас обязательное условие для всех новичков: вместе с МЧС трупы из канализации вытаскивать. Знаешь, сколько их по городу находят? Журналисты всегда помогают!

Я похолодела. Приняла за чистую монету.

Конечно, это была шутка. Ее выдавали почти всем молодым соискателям на работу, так как почти все высказывали такие же пожелания к области своего труда – культура, социальная сфера. Это просто и это интересно, а в политике или экономике еще разобраться нужно…

В студенчестве я получила свое первое спортивное звание – КМС по кикбоксингу. Тренер у меня был отличный, любил меня и никогда не давал обижать. Как единственную девочку в его секции. Он же придумал мне прозвище – Мартышка. Из-за непоседливости и вечного стремления куда-то взобраться повыше.

Вот, бывало, приходит тренер на разминку, мальчишки в кружок – суставы мнут, кто-то в борцовском мостике, кто-то мячик пинает, чтоб разогреться. Тренер крутит головой:

– Ну, где она опять?!

Переводит взгляд чуть выше и начинает шутливо гневаться:

– Уй, ну, кто-то, ну, снимите ее оттуда, наконец-то! Мартышка-мартышка, я тебе банан в следующий раз принесу!

И все хохочут.

По окончании университета на работу я не шла – бежала. Было легко, интересно, весело. Причем сколько мест я переменила – никогда работу не искала, она находила меня первая. И каждый раз, как новая любовь – все лучше и лучше.

Моим хорошим наставником стала Тамара Леонидовна, редактор «Городских ведомостей». Маленькая, круглая, шумная, она казалась не человеком – фейерверком. Зайдет куда-то – и сразу повод выпить или похохотать.

На смену кикбоксингу пришел бокс, потом тяжелая атлетика, пауэрлифтинг. Я даже подрабатывала в зале, поступила в инфиз.

– Мартышка, ты никогда не остановишься, – качал головой поседевший тренер. – Откуда такой мотор?

А в зале свои развлечения. Вот Андрюха Шило, наша федерация бодибилдинга. Сегодня у него тяжелая тренировка на грудь, просит подстраховать на жиме. Я и Вовка бежим к штанге, и нет бы поддержать ее, когда Андрюха жмет вверх, мы с сияющими рожами потихоньку нажимаем на гриф.

– Как это – только сотка? – удивляется Андрюха. – Ух, тяжело сегодня идет. Накидывай еще двадцатку!

Мы накидываем и опять давим. Шило пыхтит, не сдается, а потом соображает, что к чему, и начинает гонять нас по залу:

– Убью, заморыши! Дрыщи в кедах! Убью!

Так годы летят. Мне 25. Мне 30.

Я знакомлюсь с артистами, дружу с клоунами, собираю автографы в книгах, получаю премии, пишу, фотографирую, живу, и черти иногда толкают меня в бок что-то вычудить.

В 32 я иду в аптеку покупать тест на беременность.

Вечером того же дня еду к маме, ем гороховый суп и плачу в тарелку:

– Мам, у меня будет ребенок… Мам… только замуж я не пойду!

Мама улыбается, гладит меня по голове горячей рукой и говорит:

– Ну и хорошо! Я так рада! Кого ты хочешь, мальчика или девочку?

И жизнь летит. Интересная, веселая, счастливая. Моя.

До 24-го февраля 2022 года.

Сегодня случился еще один эпизод моего дежавю наоборот. Осколок, навсегда воткнувшийся в голову.

Мирный город в зелени и тюльпанах. Мой веселый малыш Дарвин, гордо вышагивающий по тротуару, блики солнца на его кудрях. Огромными голубыми глазищами он смотрит куда-то в сторону дороги и восторженно говорит:

– Ма, это гудедик!

Грузовик, значит. Дарвин без ума от грузовиков и поездов.

– Да, милый! – говорю я и поворачиваю голову в ту сторону, в которую указывает сын. А там стоит смерть. Зелено-черный «Урал» с простреленным лобовым стеклом и буквой Зет на борту. Из открытого окна с пассажирского места Дарвину машет военный:

– Привет!

Я беру сына за руку, прохожу десять шагов на прямых ногах, потом сгибаюсь и начинаю выть.

Почему в моем сердце нет злости? Почему в моем сердце нет сомнений? Почему в моем сердце вообще ничего больше нет? Есть только большая, болезненная, черная, бездонная дыра…

– Ууу… – реву я так, что прохожих на ближайшие сто метров расплескивает по дальним углам тротуара.