Павел Уваров - Аженская комунна в описании В. И. Райцеса

Такие сцены повторялись почти каждую ночь. В городе стал ощущаться вакуум власти. Консулы и «присяжные» были парализованы страхом перед коммуной и не выходили из своих домов. Королевское правосудие также не располагало реальной силой. Но «коммуна» так и не сформировала новых муниципальных органов. «Благонамеренных людей» все сильнее тревожил яаплыв в город пришлых «развратников, распутников и мошенников».

18 августа главный судья сенешальского суда приказал в 24 часа изгнать «бродяг» и запретить принимать их на постоялых дворах. Но это не возымело действия, поскольку бродяг поддерживали многие «люди коммуны». «В настоящее время, — писал торговец Пьер Дебос, — вряд ли в городе найдется хоть один благонамеренный человек, который осмелится возразить лишь словом самому отъявленному из городских мерзавцев». Некоторые состоятельные люди поговаривают, что если это будет продолжаться, «они покинут город и перевезут свое имущество в другое место, опасаясь, что здесь их будут грабить и притеснять многие из тех, кто присоединились к названным сборищам». Особенно тревожно было тем, кто не входил в синдикат коммуны, но призрак грабежей встал перед глазами и состоятельных «людей коммуны». И перед этим призраком начинало отступать желание свести счеты с консульской олигархией.

Город — замкнутое пространство и потому контроль над воротами играл огромную роль. Достаточно дать приказ, как это было в начале восстания, и никто из консулов не мог покинуть город. Пока ворота под охраной, горожане могут спать спокойно… Но тем сильнее был их страх перед внешними врагами и перед тем, что они тайно проникнут в город. И тогда — неизбежные грабежи и гибель устроенного, охраняемого городского правопорядка. Постоянное опасение предательства, в результате которого внутренние враги (будь то предатели — консулы или «самые скверные парни») впустят в город врагов внешних (будь то солдаты или «бродяги и разбойники»), приобретало характер невроза.

Удивительное дело — но источники умалчивают о том, как закончилось аженское восстание. Мы знаем только, что 17 сентября прибыла новая следственная комиссия. Книга консульских счетов упоминает о выплате суммы в 168 ливров «для содержания солдат из роты сеньора де Лотрека, явившихся в город сопровождать сеньора д'Этиссака и других королевских комиссаров».

Итак, в сентябре случилось как раз то, чего так панически боялись в августе — в город введены войска. Впрочем, судя по выплаченной сумме, отряд был совсем маленьким, и горожане при желании могли оказать ему действенное сопротивление. Дело было в том, что августовская тревога была ответом на насильственные действия Бордосского парламента, на арест депутатов коммуны. Надежды на мирное разрешение конфликта тогда рухнули, и позиции «умеренных» ослабли. Но на рубеже августа и сентября в Ажен из Парижа вернулась делегация коммуны во главе с шевалье де Ла Форсом. Результаты их поездки были расценены как положительные, ведь король согласился подключить к делу свой Большой совет. Надежды на благоприятный исход вновь возродились, умеренные снова руководили городом, и никто уже не думал сохранять бдительность. Городу было просто не до того, все чествовали шевалье де Ла Форса — у его дома играли трубачи и барабанщики, аженцы подносили ему куропаток, называя его подлинным «правителем» города и сравнивая с Моисеем и Иосифом.

Но радоваться было нечему. Откомандированный в Ажен советник Большого королевского совета Николя Бойе сразу солидаризировался с позицией Бордосского парламента. Впрочем, когда появились солдаты, подавлять уже было нечего. Восстание угасло, исчерпав резервы горения.

В ходе работы следственной комиссии, преобразованной затем в чрезвычайный трибунал, число обвиняемых выросло до 124 человек. Помимо заводил смуты Клерге и Байонне (Броссе удалось скрыться) и руководителей легальной оппозиции, к ответственности привлекали и людей вполне случайных, просто потому, что кто-то из свидетелей запомнил именно их. Стереотипные вопросы следствия касались участия в главных сходках, сбора денег на нужды коммуны, вооруженное патрулирование. Виновным инкриминировался «шумный мятеж с узурпацией и использованием прав магистрата», насилие над консулами, аресты должностных лиц, ночные шествия, призывы к расправе, круговая порука, битье в набат.

Наиболее серьезные наказания понесли Клерге и Ле Байонне, виновные в арестах «пленников коммуны» утром 3 июля. Их приговорили к публичному покаянию в ратуше и перед собором (то есть на месте преступления), к бичеванию на перекрестках, к штрафу в 25 ливров и изгнанию из пределов королевства. К покаянию и бичеванию и изгнанию были приговорены пятеро «скверных парней» из числа земледельцев и подмастерьев, которые были особенно активны 3 июля. Судовщик Антуан Шарль (который вечером 2 июля шел со шпагой во главе шествия коммуны) уплатил крупный штраф в 150 ливров. Некоторых приговорили к изгнанию из пределов сенешальства на пять лет с уплатой штрафов и поражением в правах (оппозиционные нотариусы объявлялись пожизненно неизбираемыми на консульские должности). 71 горожанин отделался только штрафами, чья величина соотносилась не только со степенью вины, но и с материальными возможностями подсудимых — ведь городу нужно было покрыть огромные судебные издержки.