Михаил Веллер - Поправки к отражениям

В старости Булгарин вспоминал, что участвовал в шестнадцати сражениях, и не имел упреков, и поддерживал дружбу с товарищами всю жизнь. Ну так один урод придумал, а другие повторили, что он старался сражений избегать и пристроиться в это время на конюшню или еще куда. Что говорит, опять же, о злом предубеждении в сочетании с полной глупостью: нужно хоть немного представлять уклад эскадронной жизни, чтобы видеть нелепицу этого бреда: офицер перед боем устраивает себе занятие, чтоб в бой не идти. После этого ему можно только отчисляться из полка — он себя обесчестил.

Мы так долго и подробно задержались на военной службе Булгарина, потому что это самый темный и путаный период. Сейчас он кончится.

В кампании 1813 года Булгарин участвовал в сражении при Бауцене, где Наполеон разбил пруссаков и русских, и под Кульмом, где корпус генерала Вандама после двухдневных боев сдался вдвое превосходящим силам австрийцев, пруссаков и русских. Дело шло к концу.

В 1814 Франция пала, Наполеон отрекся, война закончилась, Булгарин вернулся в Варшаву. Через пару лет отправился пытать счастья в Петербург, где никакого занятия и применения себе не нашел. В 1816 переехал в Вильну. Пробовал наняться управляющим в имение родственника. Вспомнил юность, вернулся к литературным упражнениям. Писал по-польски; кое-что публиковал в польских газетах, журнале, альманахе — многое анонимно.

Вошел в местные либеральные литературные сообщества, в университетские профессорские круги; потом еще долго поддерживал с ними отношения.

В 1819 окончательно обосновался в Петербурге. Начался новый — и главный — период его жизни. Ему тридцать лет.

…Почему, зачем мы так долго говорили обо всех этих подробностях, для чего? О, это очень важно! Очень прошу вас вдуматься:

Из всех знаменитых русских писателей XIX века — а Булгарин именно был таковым — у него единственного есть серьезная биография: жизненная, человеческая, событийная, деятельная — а не только внутренняя, литературная. Он единственный осиротел ребенком и воспитывался в закрытом военном учебном заведении. Он единственный, что детство было не психологически только трудным — но именно вообще трудным, тяжелым, в нем были лишения материальные, бытовые, житейские.

И. Он единственный, кто рос изгоем в чужой среде. Он единственный из всех писателей его эпохи — инородец. Он единственный рос как завоеванный среди завоевателей.

Перед ним единственным, одиноким мальчиком, жизнь жестоко поставила выбор: стать навсегда завоеванным, угнетенным, не смирившимся, противопоставляющим себя угнетателям гордецом — или принять свою долю, принять хорошую сторону жизни, стать таким, как все, обрести друзей, найти применение своим силам и способностям в этой единственной жизни — такой, как она сложилась помимо твоей воли.

Это очень болезненный процесс, это очень жестокий выбор, это рана незаживающая: заросла, забылась, и вдруг — раз! напомнили! болит, кровь идет еще… (Торжествующее большинство никогда почти этого не понимает и знать не хочет — пока вдруг не окажется в роли оплеванного меньшинства: о, как тогда негодует оскорбленное самолюбие!.. сколько чувствительности и деликатности обнаруживается, когда заболит у самих!..)

И еще одно. Из всех писателей той эпохи — Фаддей Булгарин единственный боевой офицер. Единственный обстрелянный солдат, рубленый и дырявленный. Легкая кавалерия, уланы — это для наскоков и авангардов, для разведки и передовых цепей, для наступления и прощупывания, для свалки и маневра. Гусары и уланы — самые рисковые военные специализации того времени, им в боях срок жизни отмерен короче всех прочих. (Говорил маршал Ланн, командующий легкой кавалерией Наполеона: «Гусар, который в тридцать лет еще не убит — не гусар, а дерьмо!») (Героический Денис Давыдов как литературная фигура вне конкуренции и не в счет: он остался профессиональным военным, всю жизнь бредил подвигами, и стихи его — лишь приложение к образу и биографии. Остаются кавказские набеги Лермонтова и Крымская компания Толстого, то другая уже эпоха и другие причины.)

Из всех писателей той эпохи — мечтателей, гуманитаров, читателей и бумагомарак, салонных витий — Булгарин единственный пошел на военную службу как профессиональный выбор, жить чем-то надо было, средств никаких на жизнь не было, жрать нечего. Это не для развлечения, не от нечего делать, не избранный среди прочих род карьеры: а он больше ничего не умел тогда, ничем больше прокормиться не мог. Лермонтов или Толстой могли играть свою жизнь в богатстве выбора вариантов. У Булгарина другой случай.