Евдокия Шереметьева - Здесь люди. Дневник

Одна девушка, которая принесла детские вещи, в проходе мялась, мялась, а потом смотрит в лицо: «Можно, я вас обниму?» И обняла. А потом убежала.

Прямо перед Новым годом мы были снова там. С нами поехали ещё двое ребят – мой друг детства Рубен и девушка Саши гурзуфского – Оксана.

В эту поездку удалось попасть в Первомайск, который и по сей день (на январь 2015 года. – Примеч. авт. ) находится в окружении. Первомайск – город, который станет родным до боли. Каждый раз, приезжая туда, буду видеть больше и больше разрушений. Буду видеть новые жертвы. Меня начнут узнавать на улицах, ребята из комендатуры станут друзьями.

Тогда встретила в первый и последний раз Евгения Ищенко. Человек, который взял на себя управление городом, когда все сбежали. Сейчас там тихо, многие возвращаются. И все, кто тогда бросил Первомайск, я имею в виду управителей, теперь лезут обратно на свои места. Постфактум, когда стало спокойнее, начинают осуждать всех подряд. Но я помню Первомайск в осаде, когда ОБСЕ боялась ездить по улицам.

Город был вымерший. Не было никого. Только Евгений и его люди пытались что-то сделать.

Блок-пост. ЛНР. Декабрь 2014 г.

«Здесь люди! Не стреляйте!»

4 января 2015 года

Дневник

– Ира, не плачь! Не стреляют, показалось!

На кухне раздача еды. Люди пришли со стеклянными банками на социальную кухню.

Подхожу к женщинам – работницам столовой, протягиваю пачки с гигиеническими прокладками. У второй, подруги Иры, потекли слёзы.

– Миленькие, спасибо!

– Да за что… Давно стреляли?

– Да вчера вроде из «Градов» лупили.

– Так перемирие, нет?

Они смеются. А потом опять слёзы.

– Господи боже, они же знают, что бьют по нам! Что же, у них матерей и детей нет?

– Несмотря на перемирие, внуки только в одежде спят. И с документами.

Подруга толкает.

– Как будто сама не одетая спишь?

В Первомайск попасть нельзя. Город находится в подкове, окруженный со всех сторон ВСУ и нацгвардией. Чтобы добраться из Луганска, надо преодолеть не один блокпост. В сам же город, если ты не его житель, не попадёшь никак. Проход закрыт. Наш гуманитарный груз встречал Ростислав – красивый высоченный ополченец.

– Ростислав, какой у тебя позывной?

– Нет позывного. Я и есть Ростислав. Ростик. Родился и жил здесь. Мне нечего бояться. В сетях везде свой адрес пишу, говорю: приходи, поговорим.

Ростислав сажает нас в машину к себе. Смотрю вниз – граната, обёрнутая проводом от айфона, словно ребенок – пуповиной.

– Настоящая?

Смеётся.

– Возьми. Ты назад посмотри.

Беру в руки, а у самой они трясутся. Сзади лежит что-то очень большое. Явно больше автомата, знать бы ещё что.

– Боже мой, что это?

Рубен говорит:

– Муха.

– Не, это РПГ-26. Поехали, покажу, что сделали с нашим городом.

Ростислав неспешно тянет сигарету за сигаретой. Он младше меня, но рядом с ним чувствую себя ребёнком – чёткий и ясный взгляд.

Смотрю в окно, пытаюсь найти хоть один дом, который не пострадал. Где не выбиты хотя бы окна. Пытаюсь и не могу.

– Это уже много восстановили. Видишь, крыша? Её поставили несколько дней назад. А здесь видишь? Уже натянули пакеты на окна. Уже много сделали. Но сама видишь, что творится… А вот воронка – здесь как раз семья вышла на костре еду приготовить… А вон дом видишь? Мужчина даже запрыгнуть в подвал не успел – дверь открыта осталась. И везде останки. Первым попаданием.

– Неужели специально?

– Да нет, куда специально. Обстрел неточный же.

– Корректировщики работают?

– Было, но сейчас почти нет.

– По ополчению, по вам пытаются попасть?

Первомайск. Декабрь 2014 г.

– Да ты знаешь, ловили мы их. Есть среди них неплохие ребята, люди. Когда увидели, что не с российской армией воюют, а по старикам и детям бьют, многие пытались удрать. Их же там всех зомбировали, что людей освобождают от Путина. А в целом просто без всякого разбора бьют по городу. Школы, техникумы, Дворец спорта – да всё подряд. Город изрешетили…

– Им всем промыли мозги. Но есть и нормальные люди. Как-то били по полю снарядами. Значит, осталось что-то человеческое. Не исполнить не могут, но понимают, что с каждой кассетой уходит либо чья-то жизнь, либо кто-то навсегда лишается своего дома.