Евдокия Шереметьева - Здесь люди. Дневник

Когда собрали кресло, Любовь Михайловна даже не сразу поняла, что оно специальное, для управления одной рукой. Сначала по привычке ногой пыталась задействовать систему поворота. Не могла привыкнуть к легкости хода.

Любовь Михайловна стала символом войны. Потому что именно женщины принимают на себя основной удар. Именно они берутся за рутину, тянут лямку, которая кажется слишком нудной и тяжелой. Восстанавливать всё разрушенное, сохранить что есть – кто ещё будет этим заниматься? Любовь Михайловна могла сидеть дома, но не стала.

У войны женское лицо. Именно женское, и никакое другое. Каждый раз, приезжая на Донбасс, я сталкивалась с женщинами невероятной силы.

Когда услышала историю Любови Михайловны, толком её не восприняла. Осознание пришло уже в Москве, когда писала о ней. До меня дошел весь ужас ситуации. Город бомбят из тяжелой артиллерии, все сидят по подвалам. А женщины идут выгребать трупы кур. Это какое-то безумие, абсурд, эту ситуацию невозможно описать. Но именно в такие критические моменты люди совершают настоящие поступки. Становятся героями, как те водители маршруток, которые передавали записки жителей Первомайска.

Такого не видела никогда. В моем сияющем мире, полном красивых людей и высоких идей, вдруг появилось заведение, где живут дети, скажем так – другие. Это не имеет отношения к войне, такие заведения есть везде. Но я столкнулась с ними именно там. На Донбассе.

В интернат мы попали случайно. Туда заезжал один из волонтеров, погибших вместе с Ищенко. Женя сказал, что с едой проблема худо-бедно решена, но с моющими средствами полный швах. У нас с собой ничего уже не осталось, но мы всё равно решили поехать. В здании стоял едкий запах мочи.

«Краснодон, война и боль»

4 февраля 2015 года

Дневник

Попав в Луганск, мы не смогли добраться до Первомайска и довезти гуманитарную помощь.

– Отвезем подарки и конфеты в краснодонский детский дом-интернат?

У нас с собой было немного игрушек и конфет.

Добирались до интерната, когда совсем стемнело, ехали какими-то козьими тропами и долго не могли найти. Где-то вдалеке слышалось эхо от «Градов». С непривычки и на автомате мелькнуло на долю секунды – салют. Но быстро прошло, и накатило жуткое осознание действительности.

– Далеко, не бойся. Сюда не долетает.

Вообще-то, думала, что это будет обычный интернат. Мы сидели в «Газели» и засовывали в пакеты по одной игрушке и горсти конфет.

– Смотри, собачка дурацкая какая – сюда надо больше шоколадных конфет.

– Смотри, какой классный дракончик! Вытаскивай чупа-чупс и к собачке.

Мы так увлеклись, что, когда попали на территорию детского дома, даже не обратили внимания на встречавшего нас странного охранника. Когда мы его проехали, Жека шепнул:

– Это бывший воспитанник дома. Им потом деваться некуда.

Охранник явно был не в порядке. И тут только до меня дошло – это интернат для инвалидов.

К этому оказалась совершенно не готова. Нас встретила медсестра. Вытащили коробки, отнесли их. А в руках у нас были эти дурацкие пакетики с конфетами.

Медсестра смотрит на них:

– Нет, сосалки ребятам нельзя. Только некоторым. Я вам покажу, кому дать можно. Подавиться могут.

Рядом стоят другие работницы.

– Игрушки тоже нельзя. Возьмите штуки четыре.

И начинает загибать пальцами и считать тихо вслух:

– Маша, Саша, Витя… Ну штук пять пакетиков возьмите, я покажу. А остальным прямо в ротик надо класть – причём не целые конфеты, а маленькими кусочками.

Мы судорожно рвём пакеты и ищем мягкие конфеты. Как назло, у нас в основном сосалки. В панике разделяем.

Выходим в коридор – и в нос бьёт затхлый запах. Здесь много лежачих, которые ходят под себя…

Нас ведут коридорами, и мне все хуже и хуже. Готова была к взрывам снарядов, бомбоубежищам, но не к этому.

Тяжело описывать детей с синдромом Дауна, ДЦП и детей, чьих диагнозов не знаю, но видно, что они вообще ничего не понимают – лишь мычат и руки тянут.

Пока шли, Жека сказал:

– Летом здесь снаряды падали в 100 метрах от дома. А куда всех девать? Здесь девчонкам уже полгода не платят зарплату, а они моют горшки, не бросают детей… Героини.

Начинаю вглядываться в нянечек, медсестру – в «девчонок». Читала про ужасы подобных мест, про жестокость персонала. Но передо мной были настоящие женщины. Вы можете себе представить, что такое таскать всех этих детей в подвалы во время обстрелов и бомбёжек?