Василий Розанов - Юдаизм. Сахарна

во Франкфурте-на-Майне конгресс друзей реформы: «Присутствовавшие на этом собрании евреи, — рассказывает нам еп. Хрисанф в книжке «Современное иудейство», — присутствовавшие более или менее равнодушно выслушивали все, что говорилось на съезде о необходимости религиозной реформы иудейства, не возражали против отречения от догмата о втором Мессии и восстановлении через него иудейского царства, о восстановлении Храма и возвращения в Палестину; прошла спокойно даже принципиальная мысль о неспособности косного юдаизма к дальнейшему развитию, что грозило отменою вообще всех существующих форм иудейства. Все было обсуживаемо, и без особенного волнения: но истинно ужасное впечатление произвело на созванных сюда евреев предложение — быть или не быть обрезанию. При одном только предложении Союза друзей реформы обсудить этот вопрос, — фанатизм евреев, как порох вспыхнул, и Союз поднял против себя сильнейшее ожесточение. Членов его собрание решило преследовать и гражданским, и церковным судом; было даже постановлено: исключить их из религиозного сообщества, запретить им вступать в брак, давать присягу по еврейскому обычаю и т. д... Сами прогрессивные раввины и представители, — как они выражались, — новой науки иудейства, устрашились этих мер» (стр. 23). Вот чувство, вот - факт', вот толпа, очевидно, несущая в недрах своих какое-то иное представление ли, ощущение ли, чем какое отразилось в строках Филарета, Филона, Мендельсона: «под сим камнем — ничего»... Еще один факт-предание, приведенное Лютостанским, в его «Талмуде и евреях», т. 2, стр. 20; факт любопытен, как переводящий нас за орбиту земного существования человека и открывающий «обрезание» же и в небесных же чаяниях иудея. Вот он: «Вдохновляемые дикой фантазией средневековые талмудисты- евреи указывали на следующие атрибуты еврея в раю: сверх хламиды со многими крючками, на еврея накинут будет талес-цицес (NB: полосатое одеяние, получаемое евреем со вступления в брак, и которое он одевает при совершении ежедневных молитв), вокруг головы прилеплены будут восемь свечек (NB: в субботу возжигаемых), на обнаженной левой руке будут намотаны ручные тефеллины (NB: некоторые изречения Моисеевы, навязываемые на руки во время чтения обязательных утренних и вечерних молитв), на голове — ермолка; в одной руке — райское яблоко, в другой — пальма мученика, и, в довершение картины, из-под одежды будет виднеться penis circumcisus («обрезанный»)».

Вот - представление, где еврей синтетически собран, понимая или и не понимая, но чувствуя, что тут — его «я», все, с чем он живет здесь, на земле, что перенесет с собою и за роковую грань гроба, насколько и в той жизни сохранится его «я».

Еще замечательна вера, поверье евреев: что Ангел Иеговы сходит на младенца в момент обрезания и не оставляет его уже до гроба; на верование это давно следовало бы обратить внимание экзегетам Библии, в тексте которой выражение «Ангел Иеговы», как бы играющее в тенях с самым именем «Иегова» и заменяющее временами его, остается темным. Между тем верование евреев, что «обрезание» привлекает, призывает к младенцу, но, конечно, и ко взрослому «обрезанцу» Ангела Иеговы — проливает чрезвычайно много света на существо и миссию последнего. «Пребывает на младенце»... и — трудно представить, где бы иначе, как не в точке же обрезания, он пребывал бы. «Крест на шее» — вот наш теизм; иудейский своеобразный «крест» самим положением своим указывает центр теизма их, как противоположного нашему! «Оскверняет руки! Все — осквернят руки:». И этим до того пропитан юдаизм, что чувство к еврею всякого не еврея иначе и ярче и передать нельзя, как словом — «скверна». Мы скверны друг другу: вот суть дела и глубочайшая, чем разность теизма. «Все обрезанные — дети Божии, все не обрезанные — дети диавола», — решил рабби Бехаи. Итог подведен, и он выразителен. Бог... дьявол... да это — полюсы.

Замечалась всегда, отмеченная еще Тацитом, — «odium humani generis» [3] «ненависть к роду человеческому» (лат.). у этого народа и обратно, то же непобедимое разделяющее чувство испытывали к евреям все народы: «Не наше, не наше!» «Не мы, не мы!». Какую бы взять параллель этого взаимного гнушения?

«— Не люблю я этих галушек, — сказал пан-отец, — никакого вкуса нет. — И положил ложку» (Гоголь, «Страшная месть»),

«— Знаю, что тебе лучше жидовская лапша, — подумал про себя Данило. — Отчего же, тесть, — продолжал он вслух, — ты говоришь, что вкусу нет в галушках ? Худо сделаны, что ли? А брезгать ими нечего: это христианское кушанье! Все святые люди и угодники Божии едали галушки.