Константин Трунин - Деградация морали Запада

На каждой странице «Бога мелочей» читателя ждёт очередная правда о жизни индийцев. Первооснова противоречий — религия. Действующие лица познают практически все конфессии, наследуя взгляды христиан и мусульман, постоянно соприкасаясь с индуистами и буддистами. Вторая составляющая противоречий — политика. Третья — произвол силовых структур. Четвёртая — оставшееся условное деление на касты. Пятая — тотальная бедность большей части населения. Шестая — насилие над детьми. Седьмая — антисанитария. Противоречия перетекают в неудовлетворённость от традиций индийцев, продолжающих хранить верность ушедшим в прошлое принципам. Обо всём этом Арундати Рой пишет с особым жаром, часто беря на себя излишнюю смелость превзойти мэтров узких литературных жанров, вроде ужасов и эротики.

Затронув наболевшие темы, Арундати переходит в повествовании на действующих лиц, чья жизнь тонет в предлагаемых автором событиях. Их присутствие помогает воспринимать «Бога мелочей» цельным, хоть и раздробленным на ряд неудачно связанных друг с другом историй. Былое в Индии значения не утрачивает, поэтому нынешнее положение всегда будет связано с уже произошедшим. Арундати взялась за рассказ издалека, подведя читателя к понимаю того, что ничего в Индии не изменилось. Какой она была будучи британской колонией, такой и осталась, обретя лишь симпатичный внешний лоск, сохраняя внутри себя неисчислимое число червоточин.

Что-то надо определённо менять, хотя бы в плане отношения к окружающему миру. Арундати проявляется интерес к малому количеству вещей. Ей важнее разобраться в многообразии видов и понять, каким образом стрекозы занимаются сексом. Впрочем, пусть стрекозы занимаются размножением без вмешательства человека. Хотелось бы, чтобы и человек развивался без слепого стремления к лучшей жизни, которую ему никакие навязанные сверху перемены не принесут.

Энрике Вила-Матас создал себе идола. Им стал роман «Улисс» Джеймса Джойса. Не перечесть сломанных копий, сложенных вокруг потока сознания ирландского писателя. Вила-Матас из тех, кто отдаёт творчеству Джойса дань уважения, считая нужным совершать ежегодные паломничества в Дублин, едва ли не возводя Блумсдэй в религиозное действо. А может и возведя. Свой отпечаток на написанную Энрике «Дубленеску» наложило стихотворение Филипа Ларкина про похороны проститутки. Получилось следующее — Вила-Матас через страницу говорит о похоронах книгопечатного дела, а также о переменах в Дублине, растерявшем за прошедшие сто лет многое из того, о чём писал Джойс.

Катафалк подъехал, гроб спускают по лестнице: бумагу готовятся жечь. Вила-Матас серьёзно думает, что зачин Гутенберга прошёл достаточный путь и ему пора угаснуть. Издательства закрываются — перспектив извлекать прибыль у них уже нет. Бумажная книга ушла в прошлое, уступив место электронному формату. Исправить положение можно за счёт талантливых писателей, но их практически нет. Интересно, если Вила-Матас сам это осознаёт, то зачем пишет книгу вроде «Дублинески»? Стиль изложения которой отчасти напоминает стиль Джойса, весьма своеобразный, что связано с размышлениями обо всём и ни о чём.

Главный герой повествования Вила-Матаса работал издателем. Он крутился сам и закручивал окружающую его действительность, подменяя понятие о прекрасном. Ему хотелось угождать друзьям и издаваемым его издательством писателям, для чего стремился создавать ложную репутацию отдельных работников пера, прибегая к уловкам в интернете: под видом анонима он троллил пользователей, намекая на глупость их суждений, ежели они не могут достойно оценить то или иное произведение. Получается, Вила-Матас рассказывает о человеке, чьё сердце наполнено болью от ожидаемого в книгопечатном деле кризиса, при этом данный человек самолично губит художественную литературу, продвигая фарс-фарш и низкопробную беллетристику.

Действительно, бумажные книги уйдут в прошлое. Их обязательно начнут сжигать. Вила-Матас так радикально не смотрит, видя проблему в росте популярности электронных книг. Он не до конца понимает, что нет никакой ценности в тоннах макулатуры, якобы имеющих важность из-за напечатанных на ней слов. Художественная литература начала XXI века когда-нибудь попадёт под жестокую цензуру, а читающие её люди будут ставиться на учёт у психиатров, как потенциальные маньяки. «Дублинеску» запрещать не станут — в ней нет ничего от своего времени, она по духу ближе к началу XX века, когда человек ещё не прокис от поисков себя и предпочитал играть со словами, отдавая приоритет поиску новых литературных форм, а не орошал страницы плодами воспалённой сексуальной развратной фантазии и призывами к асоциальному поведению.