Михаил Таратута - Русские и американцы. Про них и про нас, таких разных

Когда же все советское, можно сказать, в одночасье рухнуло, мы как-то сразу, не переключая скорости, стали коллективно Америку любить. Ее положительный образ, запрятанный в подсознании, вышел на первый план и прочно занял там свое место. Ну хорошо, не все, оставались и те, кто однозначно привык Америку ненавидеть. Они тяжело переживали поражение в холодной войне, потеря статуса сверхдержавы постоянно жгла их сердца. Униженные и оскорбленные, они лишь укрепились в своем неприятии «Врага № 1». Но знаете, сколько их, вот таких упертых, было в ноябре 1991 года? Не поверите – всего 6 %! Против 80 %, которые тогда относились к США «очень хорошо» и «в основном хорошо».

Но речь не о них, а о десятках миллионов других россиян, в которых всегда жило двойственное отношение к Соединенным Штатам. А вот они-то, вечно колеблющиеся, отбросив наконец сомнения, всем сердцем возлюбили заокеанскую державу. Тогда казалось, что навсегда. Примерно так же, как еще совсем недавно, скинув Януковича, возлюбила Америку Украина.

Мы носились со Штатами как с первой школьной любовью. Мы свято верили в то, что уж теперь, став наконец такими «обновленными, постсоветскими, демократичными», мы можем рассчитывать на взаимность. Под взаимностью, правда, мы понимали не только встречную любовь, но и, как правило, материальную помощь в объеме достаточном, чтобы вытащить нас из-под обломков советской власти и поставить на стальные рельсы капитализма. Мы томно открывали объятья, посылали воздушные поцелуи и пели проникновенные серенады, но – вот облом! – Америка отвечала вежливым равнодушием.

Так зародилась наша первая и, может быть, самая жгучая обида на эту страну. До того, в советское время, мы не любили Америку со слов Боровика или Зорина, а тут, можно сказать, невзлюбили ее из первых рук. Потом на протяжении 1990-х были и другие обиды, но та первая, как первая любовь, была ни с чем не сравнима. Я думаю, именно из нее и стали прорастать колючие побеги последующего антиамериканизма, сначала едва заметные, но с годами все более набиравшие соки.

А в Штатах на нашу любовь смотрели проще. То, что русские наконец-то разобрались с коммунизмом – замечательно, мы рады за них. Что перенацелили свои ракеты и больше не угрожают Америке – а как же иначе, мы больше не враги. Что начали путь к рыночной экономике и демократии – ну, слава Богу, наконец-то Россия стала на путь, который в будущем приведет ее к нормальной жизни, какой живет весь остальной развитый мир. Сегодня ей трудно, но кто ж виноват, что пока все остальные строили и создавали, Россия гнобила собственных людей и ресурсы, отравляла жизнь соседям и бряцала оружием на весь мир. Теперь надо учиться жить по-новому. А вот в этом мы готовы помочь – советом, специалистами, обучением, отдельными программами, будь то поддержка местного самоуправления или малого бизнеса или чем-то еще в локальном масштабе. Но о новом «плане Маршала», глобальном финансировании российской экономики не может быть и речи, даже для «друга Бориса». Во-первых, в России просто нет надежных каналов финансирования – все разворовывается. И потом, о каких иностранных финансовых вливаниях можно говорить, когда собственные капиталы вытекают из страны рекой? Но даже если бы не воровали, у Соединенных Штатов просто нет средств, чтобы всерьез спонсировать экономическое возрождение такого гиганта, как Россия. Впрочем, у русских, рассуждали в Америке, к счастью, есть все у самих – и образованное население и природные ресурсы, – чтобы справиться собственными силами.

Но мы-то тогда этого не знали и потому продолжали надеяться на помощь материальную, то бишь на американскую халяву. А что до наших нежных чувств, в те годы мы и понятия не имели о том, что Америка поразительно самодостаточна, чтобы испытывать глубокие сантименты к другим странам. Что Швеция, что Германия или Франция – для американцев большой разницы не было. Но Россия не входила даже в этот ряд: Америка никогда не чувствовала нас своими, даже на пике романа с Кремлем в горбачево-ельцинские дни.

Живет, похоже, в нас одна особенность – если в омут, то с головой. Все у нас без удержу, все до крайности, видно, так уж мы устроены. Или, говоря словами Бунина, «из нас, как из дерева, – и дубина, и икона, – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев».

Так и с нашей вспыхнувшей любовью к Америке. Мы говорили об этой стране с причмокиванием и придыханием, старались во всем ей подражать и даже приезжавших оттуда к нам на заработки эмигрантов встречали как героев. Смешно сказать, Вилли Токарев и Люба Успенская, ударники русских ресторанов Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, в России собирали целые стадионы. А сами эмигранты – такой уж им у нас оказывался прием – вели себя здесь так, словно в Америке им открылось нечто сакральное, что-то из вечных тайн мироздания.