Леонид Млечин - Путин

Специалисты уверены, что такая работа сама по себе часто наносит тяжелый ущерб психике разведчика. Он вынужден постоянно вести двойную жизнь. Вот почему в разведывательной школе слушателей пытаются морально вооружить, объясняя, что во имя Родины надо идти на все.

Впрочем, сотрудники спецслужб – такие же люди, как и все. Среди них есть дураки и умные, дальновидные и недалекие, порядочные и не очень. Есть, конечно, определенные черты, характерные именно для сотрудников спецслужб, или, во всяком случае, для большинства из них.

Правила конспирации – на всю жизнь; болтунов в госбезопасности не терпят, хотя ничто человеческое и чекистам не чуждо, и после обильных возлияний они иногда выкладывают женам то, что тем знать совсем не обязательно.

Разведчики привыкают скрывать от окружающих не только свое подлинное занятие, но также и истинные эмоции, чувства и взгляды. Когда разведчик с кем-то беседует, он пытается узнать о собеседнике все, ничего не сказав о себе. Он постоянно прикидывает, что перед ним за человек, можно ли с ним иметь дело, выясняет, какие у него связи. Разведчик подозрителен, его так воспитывали.

Бывший помощник президента Ельцина Георгий Александрович Сатаров отметил: «Путин не доверяет никому. Ельцин мог увлекаться, влюбляться, доверять, иногда незаслуженно. В Путине ощущается тотальное недоверие… Ельцин не боялся сильных людей в своем окружении. Новых масштабных фигур, выдвинутых Путиным, не видно».

Владимир Владимирович внимательно слушает. У собеседника это создает иллюзию не только внимания, но и согласия, которого вовсе может и не быть. У Путина имеется свое мнение, и он сопоставляет это мнение с наблюдениями за человеком, который тщетно пытается его в чем-то убедить…

«Он умеет слушать, – вспоминает бывший министр по атомной энергии Евгений Олегович Адамов. – Быстро понимает вопросы, казалось бы, весьма далекие от его профессиональной сферы. Выполняет обещания. Вежливый, никогда не повышающий голоса, он хорошо умеет расспрашивать и в совершенстве уходить от расспросов.

Множество раз я встречался с людьми, которые были уверены, что они о чем-то договорились с Путиным. Принимали его доброжелательность и внешнюю расположенность к собеседнику за согласие и поддержку. На поверку могло оказаться, что решение или отношение Путина к проблеме прямо противоположное».

Это же отметила и Ирина Хакамада, в прошлом министр по делам малого бизнеса (официально ее должность именовалась «председатель Государственного комитета по поддержке и развитию малого предпринимательства»): «Под обаяние его приемов попадает бешеное количество народу. Каждый, расставаясь с президентом, уверен, что президент – душка, согласен с ним на все сто. А потом начинаются странные события. Но это потом, позже».

В разгар кризиса вокруг телекомпании «НТВ» (казавшейся власти недопустимо самостоятельной) весной 2001 года Путин принял одиннадцать журналистов – после того как любимая зрителями телеведущая Светлана Сорокина обратилась к нему с телеэкрана с просьбой встретиться и поговорить. Эти двое были давно знакомы. Они земляки, оба из города на Неве. К Светлане Иннокентьевне президент относился с уважением. После разговора Сорокина, похоже, была разочарована больше других. Она, видимо, надеялась, что сумеет что-то объяснить президенту, раскрыть ему глаза, переубедить. И натолкнулась на железную стену… Возможно, он ждал от старой знакомой других слов: «Я с вами, Владимир Владимирович!»

«Мы, люди подкованные, стали аргументированно возражать, – вспоминал тогдашний руководитель НТВ Евгений Алексеевич Киселёв. – „Вас, Владимир Владимирович, специально дезинформируют, вводят в заблуждение“. У Путина наши доводы вызвали раздражение. Его тон сменился на жесткий и недружелюбный».

Журналисты потом говорили, что Путин делит всех людей в мире на своих и чужих. И потому достучаться до него невозможно.

Главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Алексеевич Венедиктов рассказал в эфире о беседе с президентом Путиным, у которого были, мягко говоря, большие претензии к журналистам, – после трагедии подводной лодки «Курск»:

– Мы говорили два с половиной часа. Один на один. Это был такой длинный и серьезный разговор. Я тогда точно понимал, что «Эху» не жить. Я шел с таким чувством, что… а-а-а, все равно. Разговор был очень серьезный, солидный и уважительный с обеих сторон.

В какой-то момент Венедиктов поинтересовался: