Геннадий Пискарев - Алтарь без божества

К тому же Василий начал писать лирические стихи, которые немедля, отправил в редакцию газеты «Буйский ударник», в простонародье называемую «Буйский урядник». Из редакции ответ был краток: «Стихи у вас получились не те (тогда не лирика нужна была – Г.П.), попробуйте писать в прозе». Не попробовал.

Возможно, помешала начавшаяся война, на которую Василия забрали по всеобщей мобилизации. В сорок же первом году он «пропал без вести». Младшая Васина сестра Вера, спустя годы, сказала на этот счет: «Не пропал Василий, он, наверняка, в плен сдался, чтобы не воевать, а потом, после войны, домой вернуться побоялся».

P.S. Прошли годы. Умерла мать Василия, брат, прошедший с боями от Москвы до Берлина, сестры Мария и Вера. А я – открою тайну – являвшийся Василию племянником по матери, жил и работал в Москве. Приехав однажды в родную деревню, где не было уже никого из кровной родни, услышал молву: будто бы приходило на имя бабушки Вари письмо – не как из Австралии, да поскольку адресат выбыл давно в мир иной, письмо то ли пропало, то ли обратно вернулось, откуда пришло.

Выяснять, что бы это значило, мне было «не досуг». Тем и оправдывал я тогда причину – неубедительную – своего непорядочного действия, вернее бездействия. Кто-то за это проклянет меня. И правильно сделает…

Последующие три зарисовки – тоже из старого портфеля. Правда, в них речь идет не о моих земляках непосредственно. Ну, и что из этого? Важны детали.

Крестьяне Медынского уезда славились своей смекалкой и умением всякие дела делать. Давным-давно, когда еще промышленные предприятия по России были слабы и хилы, как всходы осени, выросшие на не удобренной почве и из неважных зерен, крестьяне были вынуждены обеспечивать себя всем тем, чем со временем стали их снабжать фабрики и заводы. Валенки, кожаные сапоги, армяки (в общем всякая одежда), сани, телеги и прочая хозяйственная утварь, столь необходимая в крестьянстве, делалась ими самими. Но вместе с тем каждая деревня в отдельности славилась чем-либо особенным. Так, мужики из Кременска были известны по всей округе как удалые, способные плотники, адуевские парни – были спецами по части поделки колес и саней, логачевцы задавали тон в выделке кож и пошиве сапог.

Шли годы. Но тяга к тому ремеслу, что передавалась из поколения в поколение в крестьянских семьях, в крестьянских общинах, оставалась надолго, как оставались своеобразные черты в характере особого мужицкого сословия.

Георгий Балакин, родившийся в деревне Логачево, в крестьянской семье в 1911 году, переживший падение царской империи и зарождение нового уклада, как и следовало ожидать, впитал в себя от своих родителей – людей прошлого – любовь к кропотливому физическому труду, а от нового времени – размах души и полет фантазии. Его и самостоятельная жизнь началась с того, что он в 1927 году начал трудиться на кожевенном заводе в Медыни (завод тогда располагался на территории нынешнего льнозавода), и тогда же, увлекаемый течением новой жизни, стал Георгий комсомольцем.

Быть комсомольцем было не просто. Само по себе званье комсомольца никакой материальной выгоды не приносило, но времени забирало свободного уйму. А если учесть, что отец и направил сына в город лишь с той целью, как бы деньжонок иметь побольше, то и совсем становится понятно, каково было 16-летнему мальчишке оправдывать свой поступок перед отцом. Доводов идеологического порядка отец и слышать не хотел, а часто в ответ на них шел в сени, брал кнут и применял его с таким остервенением по отношению к «непутному» сыну, как и к тощей своей лошаденке, когда та выбивалась из сил на полосе или дороге. Уйти из дома Григорий не мог: почтение к отцу и матери (такое сильное у людей его поколения) не позволяло это ему сделать.

Отец со временем от домостроевских замашек освобождался, но освобождался медленно, как и все его сверстники. Многого еще не понимал в то время старый крестьянин. Порой он в своих намерениях отлучить сына от комсомола доходил до иезуитства.

Как-то в ночь на пасху отец не пошел святить куличи в церковь лично сам, а послал сына-комсомольца. К удивлению, сын не отказался, и утром, когда все логачевские богомольцы возвращались из медынской церкви, принес бате кулич. Крестясь и читая молитву, старик стал разговляться. Разговлялся и сын. Угрызения совести его не мучили нисколько: кулич был вкусный, ароматный – и неудивительно: ведь святился он не водой из поповского кувшина, а утренней росой с вербы, где он, завернутый в полотенце, пролежал всю ночь, так и не побывав в церкви.