Анна Иванова - Магазины «Березка» - парадоксы потребления в позднем СССР

Еще одно столкновение экономики и идеологии происходило в государственном дискурсе о потреблении материальных благ. Вопросы о том, насколько приемлемо индивидуальное богатство, где границы между удовлетворением базовых потребностей и излишней роскошью, чем нужно руководствоваться при обустройстве быта, всегда оставались в СССР до конца не проясненными. В раннюю постреволюционную эпоху в рамках борьбы с «буржуазными пережитками» важной идеологической задачей было преодоление «мещанства» [2] Вихавайнен Т. Внутренний враг: Борьба с мещанством как моральная миссия русской интеллигенции. СПб., 2004; Kiaer C. Imagine no possessions: the socialist objects of Russian constructivism. Cambridge, Mass. MIT Press, 2005; Everyday Life in Early Soviet Russia / ed. by Christina Kiaer and Eric Naiman. Bloomington, 2006. . В сталинские годы потребление было во многом реабилитировано, стремление к материальному благополучию снова стало трактоваться как естественная потребность человека, получило распространение даже производство предметов роскоши [3] Gronow J. Caviar with Champagne: Common Luxury and the Ideals of the good life in Stalin's Russia. Oxford, 2003; Hessler J. A social history of Soviet trade: Trade policy, retail practices, a. consumption, 1917–1953. Princeton; Oxford, 2004. . Хрущевская оттепель с ее возвращением к революционным идеалам реанимировала борьбу с «излишествами» и «стяжательством»; умеренность и рациональность были провозглашены главными критериями в отношениях человека с материальными миром [4] Style and Socialism: Modernity and Material Culture in Post-War Eastern Europe. Oxford: Berg, 2000. .

В эпоху застоя двойственная природа потребления наконец вышла на первый план. В это время, по выражению социолога А. Береловича, советское общество «полностью решает проблему физиологического выживания и превращается если не в общество потребления, то, во всяком случае, в такое общество, которое стремится потреблять» [5] Берелович А. Семидесятые годы XX века: реплика в дискуссии // Мониторинг общественного мнения. 2003. № 4 (66). С. 64. . В СССР развивалось производство бытовой техники — холодильников, телевизоров, стиральных машин, появилась индустрия моды, в том числе молодежной, во многом копировавшей западную, все больше людей покупали автомобили. Мало того, удовлетворение материальных потребностей граждан было провозглашено важнейшей задачей государства и впервые получило приоритет над тяжелой промышленностью [6] См., например: Zhuk S. Rock and Roll in the Rocket City: The West, Identity and Ideology in Soviet Dniepropetrovsk, 1960–1985. Washington, D. C., 2010. P. 9–13. . Одновременно с этим растущее благосостояние все сильнее осознавалось как этическая проблема: когда потребление стало массовым, размышления о «мещанстве» как воплощении индивидуалистических бездуховных тенденций, противостоящих жизни «ради идеи», распространились в прессе, кино и книгах [7] Chernyshova N. Soviet Consumer Culture in the Brezhnev Era. London, 2013. P. 43–79. . Экономическая задача повышения уровня жизни и его реальный рост как никогда остро столкнулись с морально-идеологическим целеполаганием общества [8] Об эволюции отношения к потреблению в СССР см. также: Гурова О . Идеология потребления в советском обществе // Социологический журнал. 2005. № 4. С. 117–131; об эволюции отношения к понятию моды: Бартлетт Д . FashionEast: призрак, бродивший по Восточной Европе. М., 2011. .

Наконец, еще одной точкой противоречия между экономикой и идеологией стал вопрос социальной дифференциации населения. Советский проект объявлял своей задачей борьбу с неравенством. Предполагалось, что советское общество будет состоять из рабочих, крестьян и служащих и все они будут обладать примерно одинаковым уровнем денежного достатка [9] Lane D. The End of Social Inequality? Class, Status and Power under State Socialism. London, 1982. . Однако если различия между классами и профессиями не должны были приводить к имущественному расслоению, то степень преданности режиму и вклад в «общее дело» могли служить основанием для определенного рода дифференциации. В сталинские годы рабочие-стахановцы, высокопоставленные чиновники и знаменитые ученые вознаграждались привилегиями и имели более высокий уровень жизни, чем обычные граждане [10] Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2008. C. 110–140; Siegelbaum L. “Dear Comrade, You Ask What We Need”: Socialist Paternalism and Soviet Rural “Notables” in the Mid-1930s // Slavic Review. 1998. Vol. 57. No. 1. P. 107–132. ; в позднесталинский период в СССР даже возник своего рода преуспевающий средний класс [11] Dunham V. In Stalin’s Time: Middleclass Values in Soviet Fiction. Cambridge, 1976. . У этого «богатства», однако, была важная особенность: его санкционировало государство. Социальное расслоение определялось не только и не столько размером заработка, сколько санкцией властей, идеологической установкой. Благополучие строилось в первую очередь на привилегиях, то есть получении материальных благ сверху, а не на покупке их за самостоятельно заработанные деньги. Закон жестко ограничивал все возможности для независимого от государства обогащения, и у обладания большими суммами денег всегда был налет криминальности. Вопросы о том, может ли советский человек быть «богатым», правомерно ли существование в социалистическом обществе различий в уровне жизни, а также кто и за что может получать материальные привилегии, оставались актуальными на всем протяжении советской власти.