Вадим Ковский - Идеология Зазеркалья

Но речь идет, разумеется, не об эпитетах, конкретного смысла которых никто не мог уразуметь («социал-демократическая», «социалистическая», «коммунистическая»), и, тем паче, не о выражениях, неизбежно приобретавших в экстремальных исторических обстоятельствах сугубо не парламентский характер. Вопрос упирался в главное — в представления о судьбе России, о выборе исторического пути.

3.ОТ «ГИЛЬОТИНЫ» — К «БУЛЫЖНИКУ»

В первом варианте очерка о Ленине, который после 1924 года неоднократно исправлялся и переделывался, Горький писал: «Продолжаю думать <���…> что для Ленина Россия — только материал опыта, начатого в размерах всемирных, планетарных <���…> Мне кажется, ему почти неинтересно индивидуально человеческое, он думает только о массах, партиях, государствах». В ответ на предположение «одного француза», что «Ленин — гильотина, которая мыслит», Горький как будто бы возражает: нет, он «молот, обладающий зрением», и «сокрушительно дробит» во имя «общечеловеческого блага». Гильотина тоже, впрочем, как наверняка считали якобинцы, заботилась об общечеловеческом благе — главным было то, что оба орудия эффективно убивали, а уж объяснять, «во имя» чего, предстояло изощренным теоретикам. Горьковская поправка, сделанная из самых лучших побуждений (художник даже предполагает, что террор «стоил Ленину невыносимых, хотя и искусно скрытых, страданий»), мало что меняет в объективном значении развязанных Лениным репрессивных сил..

К знаменитому изречению Маяковского «Мы диалектику учили не по Гегелю» ленинская идеологическая концепция требует добавить еще одно — мы учили ее и не «по Марксу». Честно говоря, теории «низшей фазы», как и двух последующих, мы у основоположников тоже не найдем, и если она у нас не вызывает вопросов, то разве потому, что мы в России, согласно известному анекдоту, и до сих пор в ней живем. Ленин убедительно доказал, что диктатура «переходного периода» у нас нужна не для того, чтобы перейти к неизвестной «высшей», а для того, чтобы реально здесь закрепиться, окопаться и жить дальше, с непринципиальными усовершенствованиями типа нэпа, кооперативов, рабкрина и т. п.

Февральская, буржуазно-демократическая, революция произошла в России без «физического» присутствия Ленина, но он сразу же, из своего швейцарского подполья, в «Письмах издалека» поздравил рабочих, «проявивших чудеса пролетарского, народного героизма (как много значит у Ленина каждое слово — это «народное», поставленное через запятую, будто синоним «пролетарского»! — В. К.) в гражданской войне против царизма», и, чтобы в окончательном итоге ни у кого сомнений не оставалось, тут же провозгласил, что «революцию совершил пролетариат».

Вернувшись 3 апреля 1917 года в Россию, после исторического выступления на броневике Ленин познакомил большевиков и меньшевиков с «апрельскими тезисами» и призвал (по привычке поругав пролетариат за то, что после Февраля, «захлестнутый мелкобуржуазной волной», он «доверчиво-бессознательно» уступил на время власть буржуазии) немедля переходить ко «второму этапу» революции — социалистическому.

Думается, что влияние якобинства, достаточно быстро устранившего своим террором буржуазную Жиронду (хотя и не столь быстро, как Февраль уступил место Октябрю!), на политическое мышление Ленина до сих пор в полной мере недооценено. Но, как бы то ни было, утверждение, будто пролетариат возглавил в России буржуазную революцию (причем, по логике ленинских рассуждений, поведи он себя «сознательнее», то пролетарская вполне обошлась бы без предшествующей буржуазной) и что возможен переход от буржуазной революции к социалистической безо всякого исторического промежутка, выглядит с высоты прожитого века своего рода «исторической хлестаковщиной».

Не знаю, поставил ли, по утверждению Ленина, Маркс Гегеля на ноги и вообще какое отношение Гегель имел к проблемам революции, тем паче — «пролетарской» (пусть в этом разбираются философы), но то, что Ленин поставил Маркса (причем не в абстрактно-философской проекции, а в рамках марксистской же понятийной системы) с ног на голову, представляется совершенно очевидным. И если что-то и связывает Ленина с учением основоположников о переходе от одной общественно-экономической формации к другой, так это беспросветный утопизм, с той лишь разницей, что Маркс и Энгельс до практического осуществления ленинской утопии, которая позволила бы им увидеть, к чему привела на практике идея диктатуры, не дожили…