Аурелио Печчеи - «Слишком тесно». О пользе войн и эпидемий

Нам могут возразить, что человеческий род существовал еще так недолго, что мы не можем уловить изменений в средней продолжительности жизни. Но если это так, то наука становится невозможной, связь между действиями и их причиной рушится и книга природы закрывается для нас, так как ее чтение оказывается бесплодным. Если это так, то самые нелепые и невероятные предположения приобретают одинаковое значение с самыми точными научными законами, основанными на многочисленных и несомненных наблюдениях, и мы должны вернуться к древним философским системам, насиловавшим факты для своего подтверждения, вместо того, чтобы самим основываться на этих фактах. Словом, если законы природы непостоянны и изменчивы, несмотря на то, что они казались нам постоянными и неизменными в течение многих веков, то для человеческого разума нет больше побуждения обращаться к плодотворным исследованиям, он должен быть обречен на бездействие. Если, не имея ни одного признака, указывающего на возможность какого-либо изменения, мы вправе утверждать, что такое изменение все-таки совершится, то нет положения, на котором мы не могли бы настаивать, и предположение о том, что луна сольется с землей, имело бы одинаковую достоверность с утверждением, что завтра взойдет солнце.

В пользу предположения об увеличении продолжительности человеческой жизни мы не находим ни одного постоянного, достоверного признака с момента сотворения человека до настоящего времени. Из наблюдений, показывавших, что благоприятные условия климата, привычек, образа жизни и общественных нравов способны увеличить продолжительность жизни, сделано было заключение о неопределенном возрастании последней; из того обстоятельства, что пределы человеческой жизни не могут быть обозначены точно, что нельзя в конкретных случаях предсказать ее границы, считают возможным заключить, что она будет возрастать безгранично, до неопределенных размеров. Для разоблачения этого софизма и обнаружения его нелепости достаточно рассмотреть ту органическую способность к усовершенствованию в мире растений и животных, которую Кондорсе принимает за общий закон природы.

Усовершенствование растения при его переходе от дикого к культурному состоянию является более поразительным, чем какое бы то ни было усовершенствование животной породы. Наиболее выраженным признаком этого усовершенствования необходимо признать постепенное увеличение размеров цветка, подвергнутого культуре. Можно ли из этого факта вывести заключение, что такое увеличение будет продолжаться до бесконечности и не имеет пределов? Нет, такое заключение нелепо, и всякий смело может утверждать, что существует предел для увеличения размеров цветка, хотя точно обозначить этот предел нет возможности. Быть может, никто не имеет права сказать, что он видел самую большую гвоздику или самый красивый анемон, какие только могут быть выращены, но всякий может смело утверждать, не боясь быть опровергнутым фактами, что ни гвоздика, ни анемон не могут достигнуть размеров крупной капусты, хотя величина их может превзойти всякий данный экземпляр гвоздики и анемона. Никто не может утверждать, что он видел самый большой колос пшеницы или дуб, какие только могут существовать, но всякий без труда и с полной уверенностью может обозначить размер, которого они никогда не достигнут. Точно так же во всех подобных случаях необходимо тщательно отличать безграничный прогресс от того, пределы которого не могут быть точно обозначены.

При чтении остроумного сочинения Годвина о политической справедливости (Aningniry concerning politikal justice) предлагаемая им система равенства на первый взгляд представляется наиболее увлекательной теорией из всех, какие были когда-либо предложены. Улучшение общественного строя, основанное на требованиях, соответствующих одним лишь разумным убеждениям, будет, несомненно, неизмеримо прочнее порядка, установленного путем насилия. Всестороннее развитие личности представляет принцип, достойный уважения и превосходящий, по моему мнению, теории, устанавливающие рабское подчинение личности общественным интересам. Замена эгоистических стремлений любовью к ближнему в основе всех общественных учреждений – это такая достойная цель, к которой должны стремиться все наши желания. Словом, при взгляде на нарисованную Годвином картину будущего общественного строя нельзя удержаться от восхищения и страстного желания увидеть ее осуществление. Но, к сожалению, это невозможно, так как прекрасная картина Годвина – только мечта, плод его воображения. Это всеобщее благоденствие, это господство истины и добродетели исчезают при первом столкновении с действительностью и уступают место сплетению радостей и страданий, из которых состоит жизнь.