Геннадий Литвинцев - Неровное дыхание. Статьи и расследования

«Является в Россию безнадежно устаревший протопоп Аввакум, вермонтский Вольтер! А кому он, в сущности, нужен? Время Солженицына прошло. В нафталин его! И на покой». Подобное яростное шипение либеральных СМИ не один раз придется услышать Солженицыну в первый год своего возвращения. Самые известные перья заявляли публично, что ни в коем случае не станут ни единомышленниками, ни соратниками, ни придворными Солженицына. Ждали и боялись, что явится стране подлинно моральный авторитет, действительно совесть нации, обнаружив тем самым духовное и идейное убожество партии власти. И еще неизвестно, какое знамя подымет, какую партию создаст и возглавит, с кем пойдет на выборы или даст выдвинуть себя – подобные гадания стали привычными для журналистов и политических аналитиков. Нашелся такой из них, что возмутился даже средством передвижения: «В Россию нельзя возвращаться на самолете или на поезде. Если уж Солженицын взвалил на себя ношу пророка, надо было возвращаться пешком».

Разумеется, раздавались и другие голоса – лучших людей России. «Как будет выглядеть на фоне бойко тусующихся „пародистов действительности“ огромный человек, который перерос литературу и сам стал героической действительностью ХХ века?» (Евгений Евтушенко). «Приезд Солженицына – настоящий праздник для всех нас. Сам он, его жизнь и то, что он приезжает, – настоящее Чудо Божье» (Иннокентий Смоктуновский). «Счастлив, что мое преображающееся Отечество может вернуть народу своего великого изгнанника. Думаю, что Александру Исаевичу будет у нас интересно…» (Марк Захаров). «Он возвращается ни к правым, ни к левым, а в Россию. И думаю, что он употребит свой огромный мировой авторитет на поддержку России национальной и самостоятельной» (Валентин Распутин).

Однако новостные телепрограммы держали страну на голодном пайке – мы не видели ни встреч, ни пресс-конференций. Секундные включения, невнятные сообщения – и предвзятые комментарии ведущих: «Есть ли повод для ажиотажа? Приезжает пожилой человек, книги которого лежат в магазинах и большим спросом не пользуются». «В Россию возвращается русский националист», – встревожено объявили «Итоги».

Следуя по Транссибу, Александр Солженицын выступал в особом, «вечевом», по слову Бориса Можаева, жанре. 55 дней он обращался к людям с просьбой выйти и сказать о главном – что нужно сделать для возрождения страны, для улучшения их жизни. Обычно выступало человек пятнадцать-двадцать. И только потом слово брал сам писатель. Постепенно втягиваясь в проблемы, он все более загорался, говорил образно, горячо. Мигом пролетали два-три часа захватывающего действа. «По сравнению с ними заседания нашей думы – жалкий и скучный лепет младенцев», – писал один из сопровождавших Солженицына журналистов.

Очевидцы и участники общения Александра Исаевича в российской провинции свидетельствовали об обоюдном дружелюбии встреч, о многих тысячах людей, приходивших услышать слово писателя. Ему жаловались, его упрекали, его побуждали выступать, от него требовали объяснений, но все происходившее было подлинным, от души, без глума и зубоскальства. Русская провинция оказалась той самой аудиторией, с которой можно было говорить на одном языке. Солженицын назвал его языком боли.

«Что слышно об Александре Исаевиче?» – такой вопрос, говорят, Ельцин задавал каждое утро. И однажды добавил: «Солженицын будет на нашей стороне, он мощное оружие». Но первые же шаги писателя по русской земле поставили президента в тупик.

Патриот и антикоммунист, Солженицын говорил правду без оглядки на власть и оппозицию, называл режим «мнимой демократией», ставил тяжелейший диагноз: «Россия сегодня в большой, многосторонней беде. Стон стоит. Деревня работает бесплатно. Крестьянство по-прежнему во власти колхозно-совхозного начальства. Сельское хозяйство может иссякнуть. Врачи и учителя работают уже по инерции долга. 63% населения или бедны, или нищие. Людям не во что одеться, ходят в старом запасе. Двух буханок хлеба в день уже не купить, нельзя поехать к родным даже на похороны. Позвонить в другой город, другую республику – месячный заработок. Рождение ребенка – подвиг, почти безрассудство. Вымирают люди среднего возраста, людей низа выбросили из жизни. Москва отвернулась от России». На встрече в Москве: «Народ у нас сейчас не хозяин своей судьбы. А поэтому мы не можем говорить, что у нас демократия. У нас нет демократии. Демократия – не игра политических партий, а народ – не материал для избирательных кампаний».