Владимир Головин: В. Махотин: спасибо, до свидания! Издание второе

В августе 2005 года мне позвонила Света Абакумова и сказала: «Мы собираемся выпустить книгу о Махотине, в которой все, кто знал Витю и хочет о нем рассказать, смогут это сделать». И она предложила мне что-нибудь написать. Я спросил: «Сколько у меня времени?» – «Это не срочно, – ответила она, – недели тричетыре». Я обрадовался и согласился.

Несколько раз я вспоминал об этом и думал: а что же я напишу? Подмечать и передавать истории, как Женя Ройзман, я не умею, а писать о том, как я дружил с Витей, о том, как тепло относился к нему, мне казалось скучным и неинтересным для других. Один раз я даже сел и, морща лоб, стал грызть кончик ручки. «Не готов!» – успокоил я себя, промучившись час, и опять окунулся в свой привычный водоворот.

Света позвонила месяца через два – два с половиной. «Костя, ты что-нибудь написал?» – спросила она. В моей голове, как стробоскоп на дискотеке, замелькали варианты ответов. Света пришла мне на помощь: «Костя, ты, пожалуйста, поторопись, потому что мы хотим выпустить книгу до Нового года». – «Да, да, обязательно! – обрадовался я. – Я все сделаю и сразу позвоню тебе!» – «Нет, – в голосе Светы послышались нотки недоверия, – я сама позвоню тебе». Дома у меня на всех стенах висят Витины картины и его фотопортрет. У каждой картины своя история. Я садился за стол, смотрел на них и вспоминал о каждой такой истории. Эти воспоминания были приятными, но казались мне неинтересными ни для кого, кроме меня. Я думал: это все равно что перечитывать письма, которые тебе писали 20 лет назад. За каждым из них стоит кусок твоей жизни и множество эмоций. Но они интересны только тебе самому.

Света звонила еще раза три-четыре. Она напоминала мне о книге и торопила, не скрывая уверенности в том, что от меня ничего не добиться. Я и сам уже готов был отказаться, потому что не знал, как начать, и не знал что, начав, писать дальше. Но думая о Вите, я все время задавал себе вопрос: что в нем было такого, что привлекало людей, которые всегда клубились вокруг него? Это были и те люди, которых он любил и уважал, и те люди, которых не любил. Были те, кого жалел, и те, кого просто терпел. Это были художники и военные, литераторы и плотники, бомжи и бизнесмены, священники и воры. Они все были разные – мужчины и женщины, порядочные и подлые, юные и пожилые, талантливые и бездарные. Всем было комфортно с Махотиным.

Он был самодостаточным и сильным. Не задавал вопросов, не давал советов, ни под кого не подстраивался, никого не судил. Любой человек чувствовал себя рядом с ним свободно, а уходя, все внутренне от него наполнялись. Он был созидатель в широком смысле. Я тоже любил вечерами приезжать к нему в гости домой или на работу. Мы всегда сидели и пили чай, иногда с коньяком, и много беседовали. Острый ум и чувство юмора не только компенсировали Витину косноязычность, но и делали его речь самобытной и яркой. Как-то мы с Женькой Ройзманом забрели к нему в гости, и за чаем завязался разговор о порнографии в живописи.

– В живописи не может быть порнографии, – сказал Витя, – потому что…, потому что… – Он достал полбутылки вина, разлил в три стакана. – Так о чем это я? Порнография… порнография… ах, да, о женщинах… Да, женщина – это альфа и омега, женщина – это святое. Чего хочет женщина, того хочет Бог!

– Вот смотри, Женька, может же человек четко и аргументировано мысль выразить! – сказал я смеясь.

– А потому что граф! – сказал Витя и заразительно расхохотался.

Света Абакумова последний раз позвонила в феврале 2006 года. Она раздраженно сказала: «Костя, все уже готово к набору, все лежит у Юли Крутеевой в журнале „Колумб“. Юля говорит, что будет ждать твой рассказ, но ты же все равно ничего не напишешь, раз с августа ничего не написал. Позвони, пожалуйста, Юле, скажи, что ты не будешь писать». Я помолчал и ответил: «Хорошо, Света. Я в течение недели или что-нибудь напишу и передам Юле, или позвоню и скажу то, о чем ты просишь». Когда я положил трубку, я точно знал, как я начну свой рассказ.

Вообще, я познакомился с Витей в 1989 году. Социализм потихоньку сдавал свои позиции. Накатывалась свобода, было предчувствие чего-то нового. Все, что было нельзя, стало можно. Тогда-то и появилась Станция вольных почт – постоянно действующая выставка художников Свердловска на Ленина, 11. Весь художественный и поэтический андеграунд прошел через нее. С того момента и до самой смерти Вити прошло всего 13 лет, но это была целая эпоха. За это время поменялось все: страна, город, и все люди тоже поменялись. Но в Вите был таинственный стержень. Его ничто не меняло. Та же комнатка на «Ирбитской-стрит», тот же чайник со стаканами для чая. Тот же рабочий хаос в мастерской, та же одежда, прежнее жизнелюбие, остроумие и то же состояние наполненности после общения с ним. Менялись лишь картинки на стенках – видимо, кто-то дарил ему что-то новое, а старое раздаривал он сам.