Array Сборник статей: Неизвестная война. Правда о Первой мировой. Часть 2

При отсутствии правящей партии все существующие партии были, хоть и по разным причинам, но оппозиционны власти – одни в большей степени, другие – в меньшей. Перекос получался воистину уникальный. Не было и по-настоящему официозной печати. Газета «Правительственный вестник» авторитетом не пользовалась, она печатала распоряжения правительства, отчёты о заседаниях Совета министров, таблицы тиражей, идеологическая же публицистика не была её жанром, журналисты в ней были слабые. Более влиятельные «Санкт-Петербургские ведомости» и «Московские ведомости», а также «Русский инвалид» можно условно считать официальными, но по воздействию на читающую публику им было далеко до таких газет, как «Русское слово» (тираж дорастал до миллиона), «Русские ведомости», «Биржевые ведомости», «Новое время», «Утро России», «Речь», «День» и др.

Хотя названные газеты могли временами выступать с охранительных позиций, в целом все они тем или иным образом опасно «раскачивали лодку», особенно во время начавшейся вскоре войны. В силу какого-то умственного вывиха тогдашние журналисты и редакторы были неспособны это понять. Русская печать, как писал без тени раскаяния в своих мемуарах кадет И.В. Гессен, «с возрастающим ожесточением» вела «партизанскую войну» с властью.

Актуальное в 1913-м, актуально, увы, и сегодня. Размышляя о 20-летии Перестройки, Виталий Третьяков сформулировал, среди прочего, три совершенно замечательных вопроса. Цитирую: «Нужно ли слушать русскую интеллигенцию при проведении любых реформ, тем более радикальных? Если нельзя, то как нерепрессивными методами заставить её замолчать? И вообще – чем занять интеллигенцию во время реформ?.. Мысленно, не для публики, отвечая на поставленные вопросы, я всякий раз вынужден давать ответы, которые принято называть циничными». Вопросы Третьякова, понятное дело, риторические. Ответ на первый из них ясно читается во втором и должен звучать примерно так: «Ох, нельзя – неадекватность этой публики, помноженная на зычный голос, способна ещё раз пустить страну под откос».

Правда, нельзя не отметить и то, что 1910-е годы привели часть радикальной интеллигенции в чувство, подтолкнув её к пересмотру прежних взглядов. Мания выискивать вокруг себя одних лишь мракобесов, «царских приспешников», черносотенцев, «глуповцев» и т. д. пошла на спад. Хотя эта тенденция так и не победила, всё больше людей «из общества» начинали находить в своём отечестве положительные черты, отдавая дань происходившим в нём переменам, начиная ценить то, к чему их отцы ещё были равнодушны. Подобными настроениями пронизана почти вся культура Серебряного века, но особенно содержательный пласт позитивных оценок и описаний мы встречаем в мемуарной литературе. Обратное зрение помогло многим людям с запозданием разглядеть в образе ушедшей России то, что они, увлеченные выискиванием её изъянов и пороков, не сумели вовремя увидеть и оценить.

Закончу словами Бунина из «Окаянных дней»: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…»

Почти целый век Первая мировая война вытеснялась из общественного сознания России и становилась «неизвестной», «забытой». В современной научной литературе главное место, как правило, занимает анализ вопросов военных, экономических и политических. Именно поэтому ментальный, культурологический опыт Первой мировой нуждается в изучении и освоении исторической памятью.

Об этом опыте вдумчивые современники в своих мемуарах оставили поразительные свидетельства.

Запись от 2 августа 1914 года в «Петербургских дневниках» Зинаиды Гиппиус: «… в корне лежит Громадное Безумие». В июле 1917 года Максим Горький писал в «Несвоевременных мыслях»: «…Главнейшими возбудителями драмы я считаю не «ленинцев», не немцев, не провокаторов и темных контрреволюционеров, а более злого, более сильного врага – тяжкую российскую глупость». Василий Витальевич Шульгин, человек острого ума, выдающаяся историческая личность, находившийся в самой гуще событий, уловил «дух времени» Первой мировой войны в России: «…совершается что-то трансцедентально-иррациональное…» То есть, нечто (а что именно?!), парадоксальное и имеющее запредельный смысл, и одновременно вопиюще бессмысленное. Шекспир заметил, что всякое безумие имеет свою логику. Так в чем она для России той поры?