Григорий Георгиевский - Гнедич, Николай Иванович

Любопытен колкий ответ оскорбленного в своем самолюбии молодого литератора, 12 декабря 1810 г.: «Я имел честь получить записку о занятиях гг. членов второго разряда Атенея, писал Гнедич, но прежде нежели прииму их себе в обязанность, долгом почитаю изъясниться пред вашим высокопревосходительством о некоторых моих недоразумениях и о том, на что я не могу согласиться. Из Записки вижу, что все гг. составляющие отделение именуются Членами; на пакетной надписи наименован я просто: Сотрудником? Всякий Член Общества есть сотрудник оного; но не всякой сотрудник может почесться Членом.

Когда Общество составляется не по жребию, не по чинам, но по избранию; то и натурально, что всякой избранный смотрит на достоинство места, какое дается ему. Из порядка, каким написаны имена гг. Членов 2-го разряда, я заключаю, что они расставляются по чинам. Отдавая всю справедливость и уважение заслугам по службе, я тогда только позволю себе видеть имя свое ниже некоторых гг., после каких внесен я в список, когда дело будет идти о чинах.

Так как ваше высокопревосходительство позволили мне иметь честь именоваться вашим Сотрудником, то я, умея ценить честь сию, и прошу позволения видеть себя как в списке гг. Членов, так и в других случаях по бумагам Атенея, под именем: Член-Сотрудник его высокопревосходительства Державина . Когда же сие покажется непристойною отличительностью, то я прииму на себя обязанности Атенея просто под именем Члена, но не Сотрудника. Если же на это или не дадут согласия гг. Члены, или не буду я в праве по моему чину; то в обоих случаях мне ничего не остается кроме заслуживать еще и лучшее о себе мнение и больший чин».

Через несколько дней Гнедич, издеваясь над возникавшим литературным обществом, писал 2 января 1811 г. В. В. Капнисту:

«У нас заводится названное с начала Ликей, потом Афиней, и наконец Беседа – или общество любителей Российской словесности. Это старая Российская Академия, переходящая в новое строение; оно есть истинно прекрасная зала, выстроенная Гавриилом Романовичем при доме. Уже куплен им и орган и поставлен на хорах, уже и стулья расставлены где кому сидеть, и для вас есть стул; только вы не будете сначала понимать языка гг. Членов. Чтобы в случае приезда вашего и посещения Беседы не прийти вам в конфузию, предуведомляю вас, что слово проза называется у них: говор , билет – значок , номер – число , швейцар – вестник ; других слов еще не вытвердил, ибо и сам новичок. В зале Беседы будут публичные чтения, где будут совокупляться знатные особы обоего пола – подлинное выражение одной статьи устава Беседы».

Однако смелость Гнедича, обнаруженная в письме к Державину, не позволила ему идти дальше новичка и оставила его вне Беседы. Она раздражила запальчивого Державина, и 25 августа 1811 г. Гнедич писал Капнисту:

«Здешняя Беседа доблестно подвизается; о некоторых ее подвигах можете читать в „Вестнике Европы“, а о прочих пером не написать. Гаврила Романович, съехавшись один раз со мною у князя Бориса Голицына, выгнал меня из дому за то, что я изъявил нежелание быть сотрудником Общества. Не подумайте, что сказка, – существенное приключение, заставившее в ту минуту думать, что я зашел в кибитку Скифов».

История эта имела и другие последствия. Державин 18 марта 1811 года написал очень грубое письмо А. И. Тургеневу по поводу выхода в свет первых двух частей «Собрания русских стихотворений» В. А. Жуковского. Происхождение этого письма Жуковский так объяснил в своем письме к А. И. Тургеневу: «Он (Державин) выгнал Гнедича из дому к Б. Г., а в первом томе моего собрания его „Вельможа“ стоит подле пьесы Гнедича „Скоротечность юности“. Как же быть оде Державина в одном томе с одою Гнедича, когда сам Державин не хотел быть в одном доме с Гнедичем: том и дом почти одно и то же».

Но Гнедич не обособился и в рядах противников Беседы.

В этом несомненно сказалась необыкновенная осмотрительность Гнедича в житейских отношениях, к которой он пришел горьким опытом жизни. В ранней молодости он увлекался всем и всякому незначительному случаю придавал какую-то важность. В Суворове он видел идеал героя и верил, что сам «рожден для поднятия оружия». В то время и литературные труды его отличались стремлением уклониться не только от господствующего псевдоклассического направления, но и от сентиментализма. Скоро однако эти пылкие увлечения миновали, и в Петербурге он стал поклонником туманной чувствительности Оссиана и переводчиком Дюсисовых переделок Шекспира. От прежних увлечений осталась только выспренность в литературной речи и декламации, до которой Гнедич был большой охотник.