Аркадий Ровнер - Человеческая окраина

Шел один верблюд, шел другой верблюд, шел целый караван. Потянулись один за другим ходоки к Мирзабаю. После Кастанеды пришло время интереса к своей домашней экзотике. Одни отправлялись на поклон к Дандарону в Улан-Уде. То были интеллектуалы от духовных искателей. Так сказать, идеалисты. Другие — к мистеру Тамму под Таллин. Оккультисты. Третьи шли к Мирзабаю. То были суровые реалисты.

Сколько бездельник перебывало у Мирзы за два года? Может быть, дюжина, может, полсотни, а может сотня и не одна. Никто не считал. Слух о Мирзе разлетелся как молния по Большой Системе российских бездельников. Его называли суфийским мастером древней корневой Традиции с крутыми методами переплавки человеческого материала. Это был свой отечественный Дон Хуан, не задетый идиотизмом тропических джунглей, свой кореш из родной советской школы и даже, по слухам, медалист. 6-ая бригада колхоза «Путь ленинизма» легко превратилась в суфийскую Шамбалу. На владельце томика любимого вождя почила барака пророка Мухаммеда.

Мирза был алогичен, но требовал понятных вещей. Он знал дюжину русских слов, но говорил на понятном языке. Он играл на основных человеческих слабостях, их никому не нужно было объяснять. Освободиться от привязанности к ним и получить благодатную бараку хотел каждый. Даже считавший себя совершенным.

По ценам тех лет многие могли себе позволить роскошь путешествия в Среднюю Азию. Однако экзотика превосходила все ожидания: живая пустыня Кызыл-Кум, древняя Каракалпакия, духовный учитель, в роли деревенского дурачка и кладбищенского юродивого, собиравшего милостыню, его одноглазая мать — чем не баба-йога, их сакля, их арча, их жара, их нравы, их водка, их мир — настолько убедительный и непритязательный, что оставалось только смирить свою гордыню, пить, не просыхая, и не попадаться на простые ловушки, подставленные твоим порокам: жадности, похоти, чревоугодию, лени.

Принимались все, но не все жаловались. Как-то при большом наплыве бездельников Мирзабай велел выстирать и повесить сушиться одиннадцать полотенец. Гости, съевшие не одну собаку в мистическом символизме и скорые на интерпретациию, сразу же рассудили: это знак, что из сотен туристов, бывших здесь, только одиннадцать настоящих учеников. Остальных он своими учениками не считает.

Когда Мирзабай на стук открывал скрипучую дверь своей сакли и задавал резко-жесткий вопрос: «Ты кто?» — с первой же реакции и первых слов гостя начиналась невидимая игра, которая с первой минуты могла быть бесплодной, но могла означать и встречу. Если ты понимал, что приехал потому, что ты хочешь узнать то, чего ты не знаешь, у тебя появлялся маленький шанс. «Я здесь, потому что я не знаю,» — твердил Игорь, валяясь под огромными среднеазиатскими звездами и держась за живот — Мирза наслал на него понос. И ответ на вопрос «Кто ты?» человек увозил, покидая Мирзу через день, через неделю, через месяц. Кому сколько было дано проживал в новом пространстве — дворике Мирзабая в забытой людьми, но не Аллахом, 6-ой бригаде. На тебя никто не обращал внимания: старуха-мать возилась возле печки, какие-то люди приносили хворост из степи и воду из арыка, умывались во дворе, женщины что-то стирали, мужчины пили чай и притаскивали из магазина бутылки и от соседей — горячие лепешки. Каждый был занят собой и своим делом — происходило несуетливое броуновское движение, будничное, никакой искусственности.

Однако все это — только на поверхности, для туристов. Имеющий же глаза видел: это не школа — никто никого не учит. Да и чему учить взрослых людей, каждый из которых — ученый со степенью? Происходило другое: в пространстве учителя пробивались ростки новой жизни. Человеческие души — на разных стадиях и в самых фантастических формах — подвергались живительному облучению и — травинками, червячками, лягушками, ящерками — извивались, распрямлялись, росли в большом и теплом пространстве Мирзабая.

Вот человек-камень, можно им постучать о другой камень, получится тук-тук, а-то и слепую искру высечешь. Вот человек-деревяшка, поливай, окучивай — бревно все равно останется бревном. Вот глина — хороший горшок и больше ничего. Тоже в хозяйстве пригодится. А вот те, кто изменяются, кто сегодня инфузория, завтра ящерица, послезавтра рыба или кошка. Иногда нужны месяцы, годы, чтобы такой стал человеческим ребенком. Иногда одной жизни и десяти жизней — мало. Тогда учитель беременный — и сразу десятью детьми, и все на разной стадии и со всеми разные заботы. Хорошо если человек — дерево. Дерево пришло — дерево ушло. Дерево — молодец! Дерево — это красиво. А что если доведешь до кролика, до кошки или до пантеры и оставишь. И уйдет такой от тебя кошкой или уползет змеей или ускачет мелким бесом — и так всю оставшуюся жизнь пропрыгает. Или станет кидаться на людей. Как Абай. Кто за это ответственен? Конечно, учитель.