Татьяна Царькова: Терпение и верность

Февральскую революцию Скалдин встретил восторженно и опять-таки деятельно. Он принимает активнейшее участие в создании первого профсоюза работников искусств - "Союза деятелей Искусств" (СДИ), входит в его Комитет, работает над структурой и уставом, направляет деятельность сразу двух курий - литературной и краеведческой. Союз декларировал "свободу искусств от правительственных и общественных организаций". Однако уже вскоре после Октябрьской революции государство прибирает к рукам эти профсоюзные права и вольности, отношения с властями обостряются, и в 1918 году Скалдин и его семья вынуждены спешно покинуть Петроград. Остается только гадать, политика или голод вынесли их так стремительно из столицы.

С осени 1918 года Скалдин живёт в Саратове. Сначала по-прежнему занимается делами страховых обществ, но уже в 1919 году он выступает в саратовской прессе с серией статей, все они посвящены классическому и современному искусству, философии искусств, литературе. Как бы заглянув в своё будущее, двадцатидевятилетний Скалдин одну из статей заключает таким заветом: "Лучше пережить годы отвержения, изгнания, чем изменить делу, служить которому призвала нас сама душа наша, наша сущность художников".

В Саратове Скалдин встретился со своим петроградским другом по СДИ поэтом и переводчиком Михаилом Зенкевичем. Собрав вокруг себя творческую молодёжь, они создали отдел Всероссийского Союза поэтов. Кроме того Скалдин вместе с театральным художником Симоном ведёт занятия в экспериментальном театре-студии, преподаёт в Высших государственных мастерских театрального искусства, в Боголюбовском рисовальном училище, в Педагогическом институте. Его интерес к теории искусств реализовался в подготовке и чтении своеобразных, избранных в духе времени курсов: "История и теория вещественных искусств" и "Философия человеческого действования".

Очень скоро Скалдин становится заметной фигурой в культурной жизни города: он работает в Наркомпросе, Пролеткульте, заведует художественным подотделом Губполитпросвета, возглавляет сразу три музея, в том числе знаменитый Радищевский (ныне всемирно известный Саратовский художественный музей). Затем сфера его служебных обязанностей распространяется и на все зрелищные учреждения: театры, кинотеатры, филармонию, цирк. Будучи членом Правления Саратовского Общества Истории, Археологии, Этнографии, он не только выступает с научными докладами и публичными лекциями, но и организует ряд экспедиций по обследованию и собиранию предметов местного искусства, в основном - культовых, пишет большую работу по церковному зодчеству Саратовской губернии (изъята при аресте).

С той же страстностью, с которой до этого он отдавался делу Союза Деятелей Искусств, Скалдин занимается культурой Саратовского края, и надо отдать должное, весьма успешно. Фонды музеев пополняются. Приход Скалдина к управлению театрами, совпавший с началом НЭПа, вывел их из прогара. Всего за полгода театры выплатили долги и стали доходными. Популярность Скалдина росла. Вот тогда-то, на её взлёте, началась грубая и настойчивая пропагандистская кампания. Развязана она была режиссёром театра им. Карла Маркса и деятелями из газеты "Известия Саратовского Совета", имена которых не заслуживают упоминания. С открытия сезона 1922 года из номера в номер газета ведёт откровенную травлю Скалдина. Кампания имела ярко выраженную идеологическую направленность, что и не скрывалось. Мишенью стала репертуарная ориентация театров. Одна из статей, опубликованных в "Известиях", была красноречиво озаглавлена "Скалдиновщина". Вот как она начиналась: "Кто это лезет под ноги? Кто мешает идти? Чья наглость, преступный цинизм ползёт грязным ручьём вокруг нас? Кто и как умаляет удар бодрых, творческих сил? Мы сейчас это покажем". И далее речь шла о пьесах, "разящих потом разврата и пошлости", о "слезоточиво-чеховской хляби" на сцене. Статья кончалась требованием: "Революционных сценариев!" и выводом: "С нею ("скалдиновщиной") надо кончить. Окончательно, бесповоротно". Через несколько дней Скалдина арестовали, на него было заведено уголовное дело инкриминировалось сокрытие музейных ценностей, обвиняемому грозила высшая мера. В процессе следствия, которое тянулось четыре месяца, выяснилось, что ценности готовились к передаче в центральные музеи, на них составлены акты и списки. Высшая мера не натягивалась, да и всё дело смотрелось как дутое. Интеллигенция города на суде и в печати выражала своё возмущение процессом и сочувствие к подсудимому. Однако приговор был суров: за превышение власти - три года строгой изоляции.