Литературная Газета - Литературная Газета, 6617 (№ 41/2017)

В. Белов говорил, что ему стыдно за своё писательство. Стыдно потому, что, будучи столяром, плотником и т.д., посвятил себя профессии, в которой «приходится выступать в роли учителя». Отсюда особая требовательность к себе как к человеку греховному, не соответствующему идеалу Учителя.

Слово «стыд» очень часто встречается в самооценках В. Белова, в характеристиках героев его произведений, в разной степени нравственно созвучных автору. «Стыд» в мире писателя – это реакция богоподобной сущности человека на тварно-греховные мысли, эмоции, поступки, это чувственно-поведенческая реализация вести от Бога на уровне автора и его героев.

Если Д. Самойлов считал, что его жизненные слабости, его греховность – единственное условие, позволяющее ему профессионально состояться, то В. Белов стыдился своих грехов и их – через литературные персонажи и авторскую позицию – как норму или достоинство не утверждал.

В беседе с В. Бондаренко Белов, ссылаясь на Ф. Тютчева, называет стыдливость не просто чертой русского человека, но и говорит о её божественной природе. Себя же Василий Иванович характеризует так: «А я – русский человек и на самом деле многого стыжусь».

Стыд и стеснительность у Белова – часто сообщающиеся сосуды, чувства, которые отделить друг от друга непросто или невозможно. Так, невстречу с Шергиным Василий Иванович объяснил своей стеснительностью. Обращаясь к В. Бондаренко, Белов говорит, думаю, не только о себе, но и о довольно распространённом типе русского человека допостсоветского времени: «Я всё время собирался сходить к нему (Шергину. – Ю.П.). А стеснялся. Представь себе стеснялся. <���…> Всю жизнь стеснительный был. Меня кто хвалит, а я стесняюсь. Вот иду на выставку Ильи Глазунова, а он издали увидел меня <���…> и кричит, вот идёт такой-то гениальный Белов. А мне хоть сквозь землю провалиться. <���…> Хоть с выставки убегай. Вот и Шергину стыдно было мне как-то помешать, позвонить, сходить к нему со своими разговорами».

Василий Белов по-настоящему любил и тонко чувствовал природу (Фото РИА Новости)

И закономерно, что своих духовно живых героев Белов – через авторские характеристики, внутренние монологи, речь персонажей – обязательно маркирует такими понятиями, как «стыд», «стеснительность», «совесть». Приведу некоторые примеры из «Привычного дела»: «Иван Африканович спал на поленьях: постеснялся даже подложить под голову старый больничный тулуп»; «Катерина, словно стыдясь своей улыбки, застенчиво сказала…»; «Больно она у нас совестливая»; «Стыдно, конечно, было бродишь, как вор, от людей по кустам прячешься»; «Забыл надеть шапку и с великим стыдом, качая головой, вышел на крыльцо. Ему было до того неловко, совестно, что уши долго ещё горели»; «Записали мои стожонки… Стыд. На всю округу ославили».

При всей своей природной крестьянской стеснительности Белов был дерзким писателем. Сам Василий Иванович это прекрасно осознавал: «Дерзость везде нужна <���…> Стесняться можно в быту. А в деле своём, если хочешь сделать что-то настоящее, если замахнулся на громадное, обязательно надо быть дерзким. Вот я и дерзил, как мог».

Творческая дерзость писателя не находила и не находит понимания у космополитической интеллигенции. Л. Ошанин, руководитель семинара, в котором учился Белов в Литературном институте, назвал стихи Василия Ивановича «кулацкими». А. Бочаров, профессор МГУ, уже в 1970-е годы с удивлением сообщает, что «существуют, оказывается, такие люди», как распутинская Анна, беловский Иван Африканович, носовский Савоня. А дальше – больше: «Но как должно быть страшно поверить в их реальность, принять их реальность, примириться с этой реальностью!» Кульминацией научных изысканий профессора является сравнение коровы Рогули с Иваном Африкановичем. По сути, солидаризируются с А. Бочаровым Н. Лейдерман и М. Липовецкий, авторы вузовского учебника XXI века «Современная русская литература: 1950–1990 годы». Они прочитали повесть Белова так: «В сущности, весь сюжет «Привычного дела» представляет собой драматическую историю личности, горько расплачивающейся за «нутряное» существование, за зыбкость своей жизненной позиции…».

«Левые» авторы видели и видят в Иване Африкановиче человека с доличностным сознанием, недочеловека, интересы которого дальше деревенской околицы не простираются... Напомню им: всю войну Иван Африканович находился на передовой, в пехоте, на всех фронтах, «сквозь него шесть пуль прошло». Помимо ордена Славы, у Дрынова есть и орден Красной Звезды, и другие награды (о них, со слов Катерины, говорится без уточнений). О многом свидетельствует и тот факт, что под Смоленском Иван Африканович возглавлял группу, которая была направлена в тыл немцам взорвать мост и взять языка.