Александр Бестужев-Марлинский - Кулешов В.И.

В последней статье, то есть обзоре русской словесности за 1824 и начало 1825 годов, сливались мотивы прежних статей Бестужева, приобретали особую остроту, получали более глубокое объяснение. Автор с тем большей яростью нападает на «подражательность» литературы, чем яснее видит, что одними понуканиями критики ее не сделаешь оригинальной. "Было время, что мы невпопад вздыхали по-стерновски, потом любезничали по-французски, теперь залетели в тридевятую даль по-немецки. Когда же попадем мы в свою колею? Когда будем писать прямо по-русски?" Бестужев уже готов даже не связывать целиком судьбы русской литературы с успехами "Полярной звезды". Он ищет таланты и гении вокруг, ищет, на кого же опереться. Но оценки его носят по-прежнему пристрастный характер. И все выдает в нем убежденного романтика. Вот перед ним первая глава "Евгения Онегина", только что вышедшая в свет, и «Цыганы», которые он знал в рукописи. Начало стихотворного романа не манит его, это — всего лишь "заманчивая одушевленная картина неодушевленного нашего света. Везде, где говорит чувство, везде, где мечта уносит поэта из прозы описываемого общества, стихи загораются поэтическим жаром и звучней текут в душу". Бестужев не чувствует, что именно в этом обращении к «прозе» жизни и была сила романа Пушкина, его реализм. Бестужеву важнее те произведения, где "мечта уносит поэта" от повседневности. В «Цыганах» его прельщает как раз романтизм, "молнийные очерки вольной жизни и глубоких страстей…". В этих суждениях Бестужева о Пушкине четко обозначилась ограниченность романтизма критика, хотя декабристский ромаптизм нес в себе много важных проблем, решение которых способствовало становлению русского реализма.

Пушкин в письме к Бестужеву от мая — июня 1825 года оспорил многие положения его статьи: "У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашел? — именно критики у нас и недостает"; "Нет, фразу твою скажем наоборот: литература кой-какая у нас есть, а критики нет". [11] А. С. Пушкин. Собр. соч. в десяти томах, т. 9. М… "Художественная литература", 1977, с. 149, 150. Оспаривал Пушкин в письмах к декабристам и недооценку содержания "Евгения Онегина", казавшегося им слишком легким, недостойным поэзии.

Высокая оценка Бестужевым "Горя от ума" как творения «народного», «феномена», какого не видали мы от времен «Недоросля», казалось, противоречила тому, что только что было сказано о "Евгении Онегине"; тут как раз в похвалу Грибоедову ставились: "Толпа характеров, обрисованных смело и резко; живая картина московских нравов, душа в чувствованиях, ум и остроумие в речах…" Но "ум и остроумие" явно подразумевают образ Чацкого-обличителя, который импонирует Бестужеву, а не саму по себе "картину нравов". Назвать прямо Чацкого в статье Бестужев не захотел, зная о цензурных гонениях на комедию Грибоедова, еще не напечатанную. Резко же обрисованный Чацкий выигрывал во многом в его глазах по сравнению с более противоречивым героем романа Пушкина. Высокая оценка реалистической комедии Грибоедова объясняется особым декабристским ее прочтением.

Уже первые опубликованные стихи Бестужева свидетельствовали о доминирующем значении в них гражданских тем. Жанр послания, в отличие от карамзинистов и «арзамасцев», не носил у Бестужева легкого, эпикурейского характера. Послания у него обязательно включают мотивы некоего служения высшим идеалам. Так, в послании "К К<���реницын>у" (1818), поэту и вольнодумцу, воспитаннику Пажеского корпуса, он советует в невзгодах жизни преодолевать малодушие, вселяет в него чувство уверенности: "Возможно жезл судьбы железной//Терпением перековать". "Подражание первой сатире Буало" (1819) начинается с ноты пушкинского стихотворения «Вольность»: "Бегу от вас, бегу, Петропольские стены". Осповной темой стихотворения оказывается обличение пороков той жизни, которую он оставляет. В послании "К некоторым поэтам" (1819) оплакивается оскудение русского Парнаса, всесилие людей "испорченного тона", недостойных ни Державина, ни Крылова, ни Карамзина. Здесь подспудно вырисовывается некая программа обновления литературной арены, хотя четко это намерение и не определено. Программа вырастает между строк стихотворения "К Рылееву", в котором пародируется баллада Жуковского "Иванов вечер" ("Замок Смальгольм", 1822) и упоминается некая «поэма» Рылеева — всего вероятнее, «Войнаровский». За дру-ноской полушутливостью обращения к Рылееву проступает пророческое предвидение возможной судьбы автора этой поэмы: оно Бестужевым вкладывается в уста опасливого Плетнева, удостоившего крамольную «поэму» своего косвенного взора: