В магазины книга “День и ночь” поступила где-то через месяц. Не представляло труда купить ее и через год. Расхватывали тогда сборники других авторов.
Свои стихи я не принес Прасолову, но он заставил читать по памяти. Упредил:
— Только те давай, какие покороче.
Прочел я стихотворений десять. Разобрал он каждое сразу. Половину забраковал. Но о трех (“Свисток”, “Картошка” и “Синицы”) сказал:
— А это уже стихи. Подшлифовать надо. Ну-ка, прочти еще раз “Картошку”. И блокнот достань… Запиши: убрать “Я знал, что такое война, я знал, что такое жизни цена”.
Я записал. И снова прочел стихотворение.
— Всё. Остальное у тебя на месте. А в “Свистке” подумай над строчкой “Мне был противен инвалид…”. Да, ты ребенок, твой отец погиб. Отец твоего друга вернулся. У них радость. Отец друга пьян. Это естественно. Но он хохочет, а сын свистит на все село, у него трофейный свисток… У тебя горе, у них радость. Друга ты возненавидел. И это естественно. Но противен — инвалид?! Он ведь инвалид… Подумай. То же чувство надо каким-то другим словом выразить. В “Синицах” — “окна, полные синиц” — хорошая концовка. А перед этой строчкой ты что сделал?
— “Ждут тебя сейчас со мною…”.
— Вот. “Сейчас со мною…”. Разве не слышишь: один звук наползает на другой?
— “Ждут сейчас тебя со мною…”.
— Ну и все! И впредь пиши о том, что сам пережил. Главное, судьбой слово должно быть выстрадано…
* * *
В мае 1969 года я стал собкором “Молодого коммунара”. Как минимум дважды в месяц приезжал в Воронеж. С Прасоловым специально встретиться не стремился, но виделись и беседовали неоднократно в “Подъеме”, на улице или в нашей редакции. И всякий раз почему-то получалось как бы продолжение разговора, начатого в Борисоглебске.
В редакции я чаще всего видел его в отделе писем, у старейшей сотрудницы отдела Анастасии Ивановны Погореловой. Это была внешне суровая, а на самом деле отзывчивая и сердечная женщина. К ней многие из нас заглядывали покурить и излить душу в невеселую минуту. Она умела выслушать, пожурить, ободрить. Алексея Тимофеевича с ней связывала давняя дружба.
Как-то я проходил мимо этой открытой двери. Окликнул меня Прасолов:
— Ну-ка, прочти свой “Свисток”.
Я прочел.
— “Невыносим был инвалид…” — вот что здесь нужно. Согласен?
— Согласен, Алексей Тимофеевич! Спасибо.
— Черт бы тебя побрал! Я уже месяц жду, чтобы отдать это слово тебе.
Прасолов на сей раз был улыбчив. Прежде я не видел его таким. Да и потом — тоже. Я сообщил, что в “Молодом коммунаре” идет подборка моих новых стихов и хотел прочесть ему одно-два.
— Сейчас не надо. В газете сам посмотрю. А вообще, поэт запоминается немногими стихами. А то и одной строчкой.
Мне показалось, что он в этот момент прочтет: “Я не жена. Обманывать не надо…”. Но он лишь сказал:
— Сорокину привет передай. Как-нибудь вырвусь к нему.
— Хорошо.
А сам подумал: “Запомнил-таки, а? Невыносим был инвалид… То, что надо!”
* * *
После 12 февраля 1972 года Анастасия Ивановна Погорелова рассказала:
— В тот день Алеша приходил ко мне. Грустным был. А я была веселой, старая дура. Как подмывало, со смехом распатякивала ему, где нашелся кошелек пропавший. Беду почуяла, когда он сказал: “Я проститься пришел, Анастасия Ивановна”. — “Как проститься, ты уезжаешь?”. — “Да, уезжаю”. — “Надолго, Алеша?”. — “Надолго, Анастасия Ивановна”. Вдруг встал, обнял меня и три раза поцеловал. И ушел. Надолго ушел. Насовсем…
* * *
…И все-таки в Алексее Тимофеевиче Прасолове что-то было от летчика. Было! “Твой прах не здесь, а в солнечной степи…”. Это и о нем.
* * *
А теперь о встрече А. Т. Прасолова с А. Т. Твардовским (с его слов).
Редактор “Коммуны” дал мне телефоны и денег на поездку в Москву. Приехал я. Рано утром звоню. Твардовский сразу откликнулся. Говорю, я такой-то, из Воронежа.
— Стихи?
— Да.
— А сколько вы сегодня выпили?
— Один стакан.
— Больше не пейте. В 11 приезжайте в редакцию “Нового мира”.
— Хорошо.
Ну, я подъехал чуть раньше. Поднялся. Секретарша спрашивает:
— Вы Прасолов?
— Он самый.
— Александр Трифонович вас ждут. Заходите.
Ну, представляешь, открываю я большую дверь и со своим баульчиком с бессмертными творениями по ковру двигаюсь к нему. Он встал, подал руку. Указал на кресло перед столом:
— Присаживайтесь.
Плюхнулся я в это кресло. Он курит. Спрашиваю:
— А мне закурить можно?
— Курите. Стихи у вас отпечатаны?
Читать дальше
