Игорь Гергенрёдер - Елена Зейферт. Имя его любви — фольклор… (интервью с Игорем Гергенрёдером)

Е.З.: В повести “Рыбарь” её герой Ромеев говорит: “Россия может и немецкой, и американской быть. Она всех стран ПРОСТРАНСТВЕННЕЙ!” Дайте, пожалуйста, комментарий этой фразе.

И.Г.: Подростком я прочитал рассказ Александра Грина “Далёкий путь”. Его герой Пётр Шильдеров (пожалуйста, обратите внимание на фамилию) служил столоначальником в Казённой Палате в провинции. Однообразие службы и быта сделало для него жизнь невыносимо унылым существованием. Бросив дом, он пустился в скитания за границей, служил матросом, был добытчиком каучука, болел лихорадкой и едва не умер. Потом попал в Латинскую Америку. Уже и раньше он становился таким же, как люди, вместе с которыми ему доводилось жить и зарабатывать на пропитание. Теперь в Андах он превратился в проводника Диаса. Диас ведёт путешествующих по опасным горным тропам, неотличимый от других проводников. Он свой для местного люда. Ему подошла жизнь, полная риска, жить иначе он не может.

Мне встречались люди, напоминавшие этот характер. Россияне, независимо от их происхождения, крови, — необыкновенно восприимчивы к новому, у них очень живое воображение, им интересно всё дальнее. Писатели самых разных стран и эпох легко обживаются в России. Своими стали Хулио Кортасар, Сэй-Сёнагон, имена можно называть и называть. Пространство русской культуры, куда приходят новые имена, новые идеи, безгранично.

Когда мне представился герой повести “Рыбарь”, я почувствовал в нём воплощение тех черт россиянина, о которых сказал. И сами собой произнеслись его слова о том, что Россия “всех стран пространственней!”

Е.З.: Ваш несомненный шедевр — “Сказание о Лотаре Биче”. Я слышала самые восторженные читательские реакции на эту поэму. Люди перечитывали её по нескольку раз подряд! Расскажите об истории создания этого произведения.

И.Г.: В детстве, ещё не умея читать, я просил мать и бабушку рассказывать мне “немецкие истории”. Помню, как меня завораживало, когда мне пели по-немецки. Хотелось знать продолжение того, о чём было в песне. От матери я слышал, в числе других, балладу о любви девушки к баварскому офицеру, от бабушки — о любви к цыгану: “Mein Zigeuner, mein schwarzer Zigeuner...”. Оба сюжета и им подобные, которых было множество, по моему настоянию стали развиваться: уже в форме импровизированных повествований. Если мать или бабушка отнекивалась, я говорил: у меня так болит нога! Когда я слушаю, мне легче... В отличие от бабушки, мать не всегда мне верила. В таких случаях отвечала немецкой поговоркой или анекдотом, но тут же сдавалась и переходила к рассказу...

Моя память загружалась, что и сработало, когда в пору ранней перестройки заговорили о возможном восстановлении нашей республики в Поволжье. Я, живя в Кишинёве, ощутил в себе эмоциональный подъём, память сообщила импульс воображению. Весной 1988 возникло ощущение, что на бумагу просится баллада ли, поэма, сага — на русском языке, но немецкая по духу и колориту. И началась работа над тем, что стало “Сказанием о Лотаре Биче”. Когда была готова часть достаточного, на мой взгляд, объёма, я назвал её фрагментом “Сказания” и отправил в Саратов, в редакцию журнала “Волга”. Тогда вовсю открывали “белые пятна”, и почему было не взять это за пример? В письме в редакцию я сообщил, что мой прадедушка собирал фольклор немцев Поволжья, и я перевёл отрывок из сохранившихся записей. Впоследствии я “приращивал” продолжение, но уже не называл это переводом.

Е.З.: “Сказание” не перестаёт восхищать своей народной строкой. Это некая “стилизация под стилизацию”: Вы создаёте оригинальное произведение, но стилизуете его под фольклор. Указываете на источник — переводы фольклора поволжских немцев с наречия платт-дайч, но потом признаёте это мистификацией, литературным манёвром. Однако, несмотря на мистификацию, фольклорные элементы в “Сказании о Лотаре Биче” всё же встречаются. От своих матери и бабушки вы слышали народные легенды на платт-дайч. Какие-нибудь сюжеты, детали, имена из этих легенд воссозданы в “Сказании о Лотаре Биче”?

И.Г.: Мать и бабушка произносили именно “платт-дайч”, а не “платт-дойч”. Относительно фольклорных элементов. В историях, которые я слушал, присутствовали седовласый толстяк и коварная красотка. У меня они — Фердинанд и Хельга. Ради интереса я представлял их себе существами из потустороннего мира, принимающими человеческий облик. В “Сказании” фигурирует ревнивый муж, который, уезжая по делу, нанял художника, чтобы тот разрисовал лошадками тело молодой жены. Это из анекдота, его мне по-немецки рассказала мать. В нескольких историях появлялась хорошенькая ветреная госпожа Лизелотте (у меня она — Лизелотта). Образ матери моего героя несчастной Лотты отчасти навеян поговоркой: “Goettin, Goettin, sprach Lottin, sieben Kinder und kein Mann!”.