Олесь Бузина - Моя философия

«Вам ничего не понравилось?» — расстроенно спросил лощеный «европриказчик», сам похожий на картинку из журнала мод. «Понравилось, — ответил я. — Просто колодка неудобная. Низкий подъем. Не на мою славянскую ногу».

Мне хотелось смеяться. Я сам был удивлен, как мог двадцать лет назад носить кирзовые сапоги солдата Советской Армии, если теперь даже у «PRADA» нет подходящих лаптей, дабы удовлетворить мой изощрившийся вкус.

Один из моих добрых приятелей Густав Водичка как-то сказал, когда мы заговорили о богатстве: «Мне совершенно все равно, какой у меня будет автомобиль и в каком доме я буду жить. Я хочу только одного — чтобы меня читали даже через тысячу лет! Разве тебя интересует, в какой карете ездил Пушкин?»

В отличие от него, меня интересовала и карета Пушкина, и мундир Лермонтова, и то, за чей счет играл в карты Достоевский и пил Шевченко. А также то, будет ли у меня свой замок, как у Дюма, и своя яхта, как у Мопассана.

Мы выросли в стране, где роскошь была объявлена пороком. Нас убеждали, что хороший человек должен быть непременно бедным и ничем не выделяться среди других таких же хороших людей. Мерилом успеха объявлена посмертная слава, потому что каждую минуту эта страна требовала у гражданина расстаться с жизнью во имя себя. Возведя нищету в культ, большевики подделали даже биографии классиков. Школьникам не рассказывали, что добрый и прогрессивный автор «Капитанской дочки» заменил для крестьян в Болдино легкий оброк барщиной, что-бы выдавить из них побольше народного пота и экономической прибыли. Но денег гению все равно не хватало — гигантские гонорары уходили на ночную гульбу. Пушкин обожал роскошь. После его смерти осталось долгов на 80 тысяч серебряных рублей.

Маленький кривоногий Лермонтов выбрал для службы лейб-гвардии Гусарский полк только потому, что ему была присвоена самая роскошная форма в империи — красный доломан, расшитый золотыми шнурами. «Если хочешь быть красивым, поступай в гусары», — сказал о том времени Козьма Прутков. Красный гусарский доломан в переводе на нынешние реалии — то же самое, что костюм от знаменитого педика Гальяно. Даже круче. Нить для его шнуров (их называли бранденбурами) тянули из настоящего золота. Но и это казалось уже великосветской нищетой по сравнению с недавними временами XVIII века, когда придворные расшивали свои кафтаны не дешевыми стразами Swarovski, а настоящими бриллиантами. Тогда так и говорили — «надеть на себя целую деревню», то есть костюмчик, стоивший не меньше, чем среднее поместье с парой сотен душ мужского пола, не считая их баб и детишек.

Новым русским такая любовь к себе даже не снилась. За 10 тысяч долларов (примерно столько стоит обычная шмотка haute couture) не то, что деревню — гараж в Киеве не купишь.

Но особенно меня интересовал Достоевский. Изможденное лицо, благородные мысли — про то, что старушку нельзя топориком, про слезинку ребенка… На первый взгляд, Федор Михайлович казался убежденным противником всяческих излишеств. Тем более, бессмысленного мотовства. Не тутто было! Недавно меня занесло на курорт, где он любил расставаться с избытками литературных доходов — в Висбаден. Маленький такой городок в Германии — даже сейчас меньше трехсот тысяч жителей. Зато игорный дом — размером с Рейхстаг. И театр рядом в два раза больше, чем наш Оперный. Все для увеселения скучающей аристократической публики. Это сейчас по бедности ездят отдыхать в Хорватию. А тогда больше всего ценились французская Ницца и немецкие Висбаден и Эмс. Висбаден любили еще древние римляне за его целебные термальные источники. Место — действительно райское. Вокруг подковой поднимаются невысокие горы. На площади прямо из мостовой курится пар от теплых фонтанов. На горе — православная церковь и русское кладбище, где упокоились самые активные отдыхающие. Деньги на храм выделил лично император Николай I — дабы поправляющие здоровье петербургские господа не забывали о Боге. На кладбище мне, кстати, очень понравилась могила одного нашего генерала — участника наполеоновских войн. На генеральскую пенсию он провел остаток жизни в Висбадене и тут же приказал похоронить себя, заказав скульптору надгробный памятник с саблей и бутылкой шампанского. Веселый такой был отставник! Не то, что нынешние ветераны УПА.

Федор Михайлович, даром, что отсидел на царской каторге, а, может быть, именно поэтому (ничто так не обостряет тягу к красивой жизни, как тюремное заключение) вписался в обстановку великосветского разврата, как рысак в поворот. Да так и понесся по кругу — далее увековечил Висбаден под названием Рулетенбург в романе «Игрок». Висбаденцы это ценят. В любой уважающей себя гостинице вам непременно напомнят: в нашем городе останавливался писатель Достоевский. А не будь у него порочной страсти вертеть рулетку на дорогом курорте? Не было бы никакого «Игрока»! Да и вообще ничего не было бы. Ни «Бесов», ни «Братьев Карамазовых» — Karamazov brothers, принесших ему мировую славу. Впрочем, некоторые американцы всерьез уверяли меня, что Karamazov brothers — не роман, а киностудия, которую основали русские евреи из Одессы. Они ее по тупости путают с Warner brothers — не шарят в подлинных брэндах.