Юрий Визбор: Ни при каких обстоятельствах

«Рейс 897 из Оша задерживается до 24.00 поздним отправлением самолета». О, великие стилисты аэродромной службы! В Домодедове было битком, над Сибирью и Средней Азией ходили непогоды, в залах ожидания бесчинствовали телевизоры, пущенные на полную мощность, за сосисками выстраивались ленивые очереди. Мы ждали польских альпинистов, вылетавших из Оша. Водитель нашего автобуса давно покинул нас, и теперь было просто непонятно, как мы повезем в Москву команду в двадцать человек и три тонны экспедиционного груза.

Из коридора «прилета» непрерывно шли люди. Омск… Казань… Магадан… Душанбе… От нечего делать мы глазели на прилетавших. Неожиданно в стеклянном проеме показался какой-то хромой старик, опиравшийся на палку. Удивительно было то, что старик был одет в полинялый тренировочный костюм, а за спиной у него виднелся внушительных размеров рюкзак. Он сильно припадал на правую ногу. В следующий миг я понял, что опирается он не на палку, а на ледоруб! Окинув быстрым взглядом толпу встречающих, он направился прямо ко мне. Я мог поклясться, что не знаю его и никогда не видел! Тем не менее он подошел ко мне, протянул сухую, перевязанную замаранным бинтом руку.

– Привет, Юр, – сказал старик.

Я пожал ему руку, но ничего не ответил. Я не знал его. К нам уже стали подтягиваться любопытные. Правая штанина на ноге старика была распорота до высоты колена и обнажала слои многочисленных бинтов.

– Это я, – сказал старик, – Пятифоров. Не узнаешь?

Я не мог вымолвить ни слова. Это и вправду был Валя Пятифоров, тридцатилетний московский инженер, мой товарищ по восхождениям, гитарист и хохмач. Если бы он не назвался, я бы никогда не узнал его. Я знал, что команда «Труда», в которую входил Валя, вот-вот должна была вернуться с Памира после сложнейшего высотного траверса. Тревожное предчувствие охватило нас. Мы сами возвращаемся с гор бог знает в каком виде. Но нас узнают.

– Блюм погиб, – сказал Валя.

Блюм не погиб. Он умер своею смертью, если так можно толковать диагноз «гипоксия и острая сердечная недостаточность». Группа альпинистов, мастеров спорта, совершала в позапрошлом году высотный траверс – прохождение нескольких вершин. Руководитель – Борис Ефимов. В составе команды был и Блюменар (нарекли его родители так в те времена, когда модно было называть детей Трактором, Электрием, Индустрием). Блюменар (от слова «блюминг») Степанович Голубков, мастер спорта, инструктор альпинизма, московский инженер. С самого начала траверса, еще с пика Ленинград, Голубков чувствовал себя плохо, впрочем, это и не удивительно: редко кто чувствует себя хорошо на таких высотах. В группе, которую непрерывно терзали непогода и болезни, поморо-жения и усталость, создалось критическое положение. Но отступать было некуда – в прямом, самом ясном смысле. Путь вниз, к теплу, к отдыху лежал через высочайшую вершину нашей страны – Коммунизма. По его крутым, острым как нож снежно-ледовым гребням поднимались восходители. Перед самой вершиной на высоте 7350 метров нашли крохотный пологий участок, где смогли собраться все вместе. Неожиданно на этой высоте нашелся врач – подошла другая группа альпинистов, и Владимир Машков осмотрел Голубкова. После этого он отозвал в сторону Бориса Ефимова и сказал:

– Его надо немедленно вниз!

Борис и Машков повернулись к Блюму, чтобы поговорить с ним. Он, опустив голову, сидел на рюкзаке. Он был мертв…

Так и было – как в стихах Николая Тихонова. Жора Корипанов, Валя Пятифоров, Володя Климов, ребята из команды сделали все возможное на этой высоте. Все, что позволяли покинувшие их самих последние силы: положили товарища на подветренный склон, загородили его от снега и ветров камнями. Больше ничего они сделать не смогли. Ни о какой транспортировке вниз не могло быть и речи. Во-первых, во всей практике мирового альпинизма о спуске тела с таких высот пока что не слыхали; во-вторых, для самих восходителей в той ситуации спуск к обитаемым горизонтам выглядел проблематичным… Однако спустились, никого больше не потеряли. Отделались травмами и поморожениями. Все вернулись в Москву. Кроме Блюма Голубкова. Он остался у последнего снежного взлета к вершине пика Коммунизма, возле воткнутого в снег плоского серого камня, на котором концом ледового крюка было процарапано: «Б. С. Голубков».