Современным поэтам свойственно обостренное и “масштабное” ощущение внешнего мира. Поэты постоянно находятся или стремятся быть в курсе явлений из самых различных областей жизни самых различных стран. Под стихами стоят названия городов всех континентов. Стихи густо насыщены приметами мира — географическими, политическими, техническими, бытовыми. По стихам можно узнавать, что происходит в мире.
Это стремление освоить внешний мир заслуживает, само по себе, всяческого одобрения.
Беда только в том, что, читая отдельные стихи, в которых поэт знакомит нас с миром современности, мы, узнавая этот мир — и порой во всей его ослепительной новизне и злободневности,- не чувствуем никакого открытия мира.
И происходит это потому, что внешний мир в таких стихах, часто “схваченный” в интересных и значительных своих проявлениях, “уложенный” в добротные стихотворные строчки, так и остается в н е ш н и м миром, не становясь п о э т и ч е с к и м, ибо в этом мире отсутствует “главный герой” — сам поэт, его личность.
Конечно, личность поэта проявляется уже в том, к какому жизненному материалу он обращается, о ч ё м он пишет. Но как часто мы наблюдаем, что поэт, оперируя в своих стихах современными событиями, понятиями, настроениями, сам “не показывается” из-за них. Читая такие стихи, чувствуешь, что поэт как бы говорит “за других”.
И хотя местоимение “я” очень популярно в сегодняшних стихах, чувствуешь, что оно принадлежит не столько самому поэту, сколько героям его многолюдных стихов, которые, в свою очередь, в общем-то не очень отвечают за это “я”, потому что оно подчинено не ощущению ж и з н и, ее реальных образов, а какой-то “уловленной” автором популярной идее, модной точке зрения.
В результате в стихах не оказывается ни “героев”, ни самого поэта, остается одна “точка зрения”, не обеспеченная л и р и ч е с к о й п р а в д о й, или, говоря словами А. Блока, “художественным индивидуализмом”.
Чувствуя, что в своих стихах они живут какой-то не личной жизнью, что пишут они, не открывая свой духовный мир, а словно выполняя какое-то “общественное поручение”, некоторые поэты изо всех сил стараются доказать, что они е с т ь, что они не только стараются что-то “выразить” и “отразить”, но и существуют еще сами по себе. В таких случаях поэты сообщают о себе массу биографических сведений, иногда настолько частных, что даже как-то и неприличных. К месту и не к месту описывают свою “внешность”. Называют имена друзей и подруг. Рассказывают, где и как они пишут. Один поэт, например, постоянно подчеркивает, что он пишет, “тяжело сопя”.
Устраивают “сенсации” пикантно-лирического или дерзко-политического характера.
Усиленно демонстрируют свои “неповторимые” формальные признаки.
Последнее, мне кажется, особенно губительно для поэта, поскольку легко и очень заманчиво, так как установилось какое-то совершенно, на мой взгляд, ложное представление, что настоящий поэт должен непременно и моментально узнаваться по “почерку”, по “манере письма”.
“Стиль — это человек”. Да, конечно. Но ведь бывает и так, что “стиль” есть, а “человека” нет. К тому же понятие стиля зачастую так облегчено и выхолощено, что эпитет “самобытный” выдается только за формальную необычность. Поэтому, наверное, так много в стихах подмены лирической оригинальности оригинальностью формы. Эта подмена даже приветствуется иногда: “…в его лирике почти не встречаются неологизмы, но зато в корнесловии он удивительно изобретателен и находчив. Упорно экспериментируя с флексиями… из привычных, стертых, как старая монета, корней слов он извлекает небывалый, необычный смысл и тем сильнее передает личное восприятие природы, личное ощущение жизни”*.
Это из рецензии известного критика на стихи известного поэта.
До сих пор мы думали, что бывают “стертые, как старая монета”, с л о- в о с о ч е т а н и я или — хотя это никем не доказано — с л о в а, но чтобы к о р н и слов — это уже возможно разве только в том случае, если с ними “упорно экспериментировать”. Но дело не в этом. Дело в том, что, оказывается, можно передать “личное восприятие природы” и “личное ощущение жизни”, “э к с п е- р и м е н т и р у я с ф л е к с и я м и”. Правда, критик оговаривается, что не вообще, конечно, передать, а “тем сильнее” передать, оставляя все же основные функции за “смыслом слова”, но здесь следует заметить, что игра в корнесловие никогда не помогала поэтам написать стихи “тем сильнее”, — напротив, чем “изобретательнее и находчивее” занимались они этим делом, тем с л а б е е были их стихи, они становились “ни о чем”, потому что эксперименты с флексиями поглощали “личное отношение к природе”. Поэтому, когда тот же критик пишет о том же поэте, что его мир — “это мир необычайных превращений, мир невиданных прежде скоростей, прямой и обратной причинной связи…”, то мне остается предположить только, что “мира” этого поэта не существует или, во всяком случае, это “мир” фантазии, а не души. И мне уже совершенно не важно, что его можно узнать по “речевым жестам”.
Читать дальше
