Матвей Ганапольский: Кисло-сладкая журналистика

Там была потрясающая кульминация, где он отрывал инопланетянину все шесть ног. Этой сценой я особенно гордился.

Потом месяц, дрожа от нетерпения, я заглядывал в почтовый ящик. Ответ наконец пришел. В нем мне издевательски советовали более умело соединять куски, уже написанных произведений, хотя и восхищались тем, что я много читаю. Под письмом стояла подпись именно этого Издателя.

Я затаил злобу. Мне хотелось бы, чтобы он приполз ко мне на коленях с чеком в зубах. Для этого я отсылал ему все новую писанину. Но, вместо чека, я получал все те же издевательские ответы.

И вдруг его звонок! Своим скрипучим голосам он сказал, что отобедал с моей женой по ее просьбе, и она пожаловалась, что я не хочу писать какую-то книгу. И ему стало интересно – почему.

Я с максимальной язвительностью напомнил, что отправил ему кучу рассказов, но он меня так и не оценил. Он ответил, что очень даже оценил и показывает мои рассказы студентам, как выдающиеся образцы юношеского графоманства. Особенной популярностью, сказал он, пользуется мой рассказ про шестиногого пришельца. Когда он читает студентам сцену, где герой отрывает ему все шесть ног, в аудитории стоит громовой хохот.

– У вас безусловный дар веселить публику, – прозудело в трубке.

– Я не клоун. – мрачно ответил я, – я серьезный журналист. Если хотите смеяться, есть Леттерман или Лено. И я не понимаю, что я должен написать.

– Я спас мир от вас, как писателя-фантаста, – проскрипел Издатель. – Ваши рассказы были не менее опасны для общества, чем оружие вашего шестиногого парня. Вы должны это оценить. Но сейчас вы известный журналист и теперь сами можете спасти человечество.

– Каким образом? – удивился я.

– Сейчас все лезут в журналистику, как когда-то вы в литературу, но свой долг перед литературой вы выполнили. Ваш шестиногий навсегда останется образцом, как не надо писать. Напишите теперь про журналистику изнутри. Напишите, как стать журналистом. Только напишите честно.

– Это скучно.

– Напишите весело, – пробубнила трубка. – Напишите весело, что если научиться совать микрофон под нос или перевирать интервью, то это еще не журналистика.

– Это никто не будет читать, – убежденно сказал я, – Молодые считают, что нужно надеть подтяжки, и ты уже Ларри Кинг.

– А вы весело напомните им, что Лари Кинг – это еще гонорар 4 миллиона в год. И это ему платят не за подтяжки.

Я задумался про 4 миллиона.

– Нечего думать, – прохрипела трубка, – если напишете – я опубликую. Так да или нет?

– Да! – быстро сказал я. – А что должно быть в этой книге?

– Что хотите, – буркнул Издатель. – Я могу сказать, чего там не должно быть.

– И чего?

– Вашего шестиногого.

Трубка щелкнула, и воцарилась тишина. Я понял, что попал.

Но потом вспомнил Шварценеггера. Был культуристом, а теперь губернатор. И если вдуматься, то Пулитцеровскую премию не каким-то богам дают, а простым труженикам пера. И вообще, как шутил один мой любимый писатель, пора учить молодых тому, что ты никогда не умел.

Вот так я решил написать эту книгу.

Самое смешное, что это, в каком-то смысле, настоящий учебник. Но написанный нескучно. Согласитесь, что суровое лицо преподавателя навевает уважение, но, чаще всего, не способствует усвоению материала. С другой стороны, веселый и радостный лектор запоминается на всю жизнь.

Я помню, как в школе на уроке химии мы что-то смешали в колбе, уже не помню что. Цель была простая: вместо слабой вспышки наша химичка должна была обрадоваться небольшому, но мощному залпу. Химичка была злая. И если ее вечно хмурое лицо помножить на хмурый предмет, которым я до сих пор считаю химию, то это было простое, но законное выражение протеста против скучной методики преподавания.

Химичка поднесла спичку к колбе, и все это радостно рвануло. Взрыв был такой силы, что с химички сорвало парик, и он, при гробовом молчании и звоне в ушах, совершил полет по классу. При этом парик тлел и напоминал сбитый инопланетный корабль из моего любимого фильма Роланда Эммериха «День независимости» («Independence Day»).

Класс грохнул от смеха. Это был тот самый гадостный смех, который потом вспоминаешь со стыдом. Химичка посмотрела на свой парик, тлевший на полу, и как-то зловеще сказала: «От смеха еще никто не умирал, кроме тех, кто шутил…»

Мы окаменели. Никто не знал что делать, но было понятно, что сейчас определится, в каком порядке мы будем вылетать из школы.