Михаил Ардов: Прописные истины

«В нынешних „Религиозно-философских собраниях“ поднимаются те же темы, которые волновали собою собрания 1902–1903 гг. Эти вопросы — о духе и плоти, „христианской общине“ и общественности в широком смысле; об отношении Церкви и искусства; брака и девства; Евангелия и язычества и проч. В блестящем докладе „Гоголь и отец Матвей“ Д. С. Мережковский страстно поставил вопрос об отношении христианства к искусству, в частности об отношении, например, Православия к характеру гоголевского творчества. В противоположность отцу Матвею, известному духовнику Гоголя, он думает, что можно слушать и проповеди отца Матвея, и зачитываться „Ревизором“ и „Мертвыми душами“, от души смеясь тамошним персонажам. Пафос Мережковского по крайней мере заключался в идее совместимости Евангелия со всем, что так любил человек в своей многотысячелетней культуре. Ему охотно поддакивали батюшки, даже архиерей и все светские богословы, согласно кивавшие, что, „конечно Евангелие согласимо со всем высоким и благородным; что оно культурно“: а посему культура и Церковь, иерархи и писатели могут „гармонично“ сидеть за одним столом, вести приятные разговоры и пить один и тот же вкусный чай. Все было чрезвычайно приятно и в высшей степени успокоительно. <���…>

Все, что говорили духовные лица на докладе Д. С. Мережковского, что, например, они „пошли бы в театр, если бы театр был лучше“, — уклончиво, словесно и вытекает из необходимости что-нибудь сказать, когда они явно не могут ничего сказать. <���…>

Сколько я убедился, слушая здесь гг. духовных лиц, они не имеют вовсе, так сказать, метафизики христианства, не только верной, но никакой. Им христианство просто представляется добрым явлением. „Мы — добрые люди и не понимаем, чего вы от нас хотите“ — вот смысл всех ответов на светские недоумения. Когда раздаются некоторые упреки, они говорят: „Мы люди скромные и сознаемся“, и улыбка довольства почти увеличивается на их лице. С этой позиции добродетели их невозможно сбить, „решительно мы исповедуем самую добродетельную веру и сами — самые добродетельные люди, добродетельные до скромности, до сознания своих грехов, до высшей деликатности, к какой способен человек.“»

Что-то слышится родное, не так ли, дорогой читатель?

Не то же ли самое твердят на бесчисленных теперь симпозиумах, презентациях и премьерах приглашаемые туда «передовые советские монахи»?

Как только представилась возможность, они пошли и на эстраду, и в кино, и в театр, хотя сей последний за прошедшие десятилетия отнюдь не стал лучше, но докатился до крайних степеней разложения, непристойности и прямой порнографии…

И еще одна выразительнейшая деталь. Архиерей, который «вел приятные разговоры», «поддакивал», «пил вкусный чай» вместе с Мережковским и Розановым, да и председательствовал на этих сборищах, был не кто иной, как епископ Ямбургский Сергий (Страгородский), будущий Митрополит и первый «сталинский» Патриарх.

И все же от «улыбчивых» и «добродетельных» батюшек, которых так наглядно изобразил Розанов в своем докладе, до типичных представителей «передового советского монашества» — «дистанция огромного размера». Те были неразвиты и наивны, а нынешние, наши, развиты сверх всякой меры и довольно циничны.

Для того чтобы либеральные священнослужители начала века превратились в нынешних деятелей Московской Патриархии, потребовалось целых два периода в истории Русской Церкви, так сказать, два этапа эволюции.

И первым из этих этапов стало печально известное «обновленчество».

Я не стану углубляться в историю, а приведу здесь еще одно свидетельство очевидца. Это — видный канонист и историк Церкви епископ Григорий (Граббе). В одной из его последних работ «Русская Церковь перед лицом господствующего зла» читаем:

«Обновленцы вышли из кругов русской интеллигенции, проявлявших интерес к религиоз-ным вопросам. Эти лица приближались к Церкви, но не входили по-настоящему в ее жизнь и не воспринимали ее учения полностью. В Петербурге и в Москве, а частью и в других городах, они встречались в разных кружках, где, впрочем, наравне с ними выступали и лица с православными убеждениями, в том числе профессора Духовных Академий. Довольно долго в Петербурге председателем на заседаниях Религиозно-философского общества был епископ Ямбургский Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх. Видным участником общества был и будущий вождь обновленцев епископ Антонин (Грановский). Из будущих заграничных деятелей назову Бердяева, Булгакова, Карташова, Мережковского, Франка. Кроме религиозно-философских обществ в Петербурге и в Москве был ряд разных кружков, члены которых если и интересова-лись религиозно-философскими вопросами, то с предубеждением относились ко всему ортодоксальному, как к чему-то скучному и устарелому. В некоторых случаях эти кружки так далеко уходили от Церкви, что приближались к некоторым формам сатанизма. О московском религиозно-философском обществе памяти Владимира Соловьева бывавший на его собраниях проф. Н. С. Арсеньев вспоминает: «Это была религиозность, но в значительной степени (хотя и не исключительно) вне-церковная, или, вернее, не-церковная, рядом с церковной, а главное, вливалась сюда порой струя „символического“ оргиазма, буйно оргианистического, чувственно возбужденного (иногда даже сексуально-языческого) подхода к религии и религиозному опыту».