Причина указанной неточности историка в том, что антисоветская и равно советская историография, искажая реальность, приписывали весь ход событий после Февральского переворота воле большевиков. Антисоветские историки стремились тем самым обвинить большевиков в срыве "плодотворного развития России", якобы начавшегося с приходом к власти кадетов, а советские - преувеличить роль партии Ленина (ради этого утверждалось даже, будто большевики играли существеннейшую роль уже и в феврале, то есть в свержении монархии, хотя на самом деле их роль тогда была совершенно незначительной).
Во-вторых, нет оснований считать, что политика Ленина явилась "приемлемой для России". В течение пяти лет - до утверждения нэпа (новой экономической политики), которая, по определению самого Ленина, была "отступлением" от предшествующей большевистской политики [30, с. 158], продолжались мощные бунты и восстания; правда, они начинались еще при власти Керенского и к октябрю 1917 г. охватывали, как точно подсчитано, более 90% российских уездов, а к тому же солдаты Временного правительства нередко отказывались их подавлять [23, с. 119].
Переделка России по образцам западной демократии была заведомо утопическим предприятием, и к октябрю власть Керенского потеряла всякую
силу, в результате чего страна погрузилась в хаос - на фоне продолжения военных действий против Германии.
Захватив власть, большевики стали создавать такой диктаторский режим, в сравнении с которым предшествующее самодержавие было поистине либеральной (в изначальном смысле этого термина) властью. Но в пору революции любая власть не может не быть жестокой, даже предельно жестокой. И стремление пойти на смерть ради защиты одной жестокой власти от другой в какой-то момент становится сомнительным делом, что столь ярко воплощено, например, в метаниях шолоховского Григория Мелехова.
Нельзя не сказать и о том, что сегодня едва ли не господствует стремление преподносить подавление народных восстаний большевистской властью как расправу всесильных палачей над беспомощными и ни в чем не повинными жертвами. Плохо не только то, что подобная картина не соответствует действительности - хуже и гораздо хуже другое: при подобном истолковании, в сущности, принижается и обессмысливается вся история России эпохи революции. Ибо коллизия "палачи и жертвы", конечно, крайне прискорбная, но отнюдь не трагическая. Подлинная трагедия (как в истории, так и в искусстве) есть смертельное противоборство таких сил, каждая из которых по-своему виновна и по-своему права. Нетрудно предвидеть, что это утверждение, в связи с распространенным мнением, согласно которому сама идея социализма-коммунизма, исповедуемая большевиками, была "пересажена" с Запада и полностью чужда России (и, значит, ни о какой "правоте" большевистской власти не может быть и речи), вызовет у многих людей негодующий протест. Однако все обстоит сложнее. Идея социализма-коммунизма и определенные опыты практического ее осуществления характерны для всей истории человечества, начиная с древнейших цивилизаций Европы, Азии, Африки и Америки (еще до открытия последней европейцами)1. И едва ли есть основания утверждать, что мысль, лежащая в основе социализма-коммунизма, вообще была чужда России. Многие виднейшие русские идеологи, начиная с середины XIX в., так или иначе предрекали, что Россия пойдет именно по социалистическому пути, хотя подчас вовсе не считали его благодатным. Так, основоположник новой русской философии Чаадаев, которого, кстати сказать, совершенно необоснованно зачисляют в западники, уже незадолго до своей кончины, в 1852 году, ставил вопрос: "Что можно противупоста-вить грозному шествию идеи века, каким бы именем ее ни назвали: социализм, демагогия?". И отвечал: "Странное дело! В конце концов признали справедливым возмущение против привилегий рождения; хотя происхождение - в конце концов - закон природы. между тем все еще находят несправедливым возмущение против наглых притязаний капитала, в тысячу раз более стеснительных и грубых, нежели когда-либо были притязания происхождения" [61, с. 260, 262]. И многозначительно чаадаевское предвидение: "Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники" [60, с. 213].
Герцен, ставя вопрос о взаимоотношении своего "лагеря" со славянофильством, недвусмысленно писал в 1850 г.: ".Социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, - разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку" [16, с. 497]. "Мост" вообще-то был шатким.
Читать дальше
