этом платье, надев мамины туфли-лодочки, Клавдия и пошла в ерев-кино на последний школьный праздник.
Еще не рассеялась июньская короткая ночь, еще были видны яркие вспышки фейерверка, который вспыхивал над еревкино, еще не запел самый первый бдительный петух у деда Макара, как Клавдия вернулась. На вопрос отца, почему так рано, ничего не ответила, стряхнула с ног туфли, один из них залетел аж в сени, сбросила на пол платье и молча забралась в постель.
Он поднял с пола мятое платье, расправил, повесил в шкаф. Она увидела, как он аккуратно, бережно это делает, села, сказала с ожесточением:
- Надоело. се девки одеты, как люди, я одна в старье, нищенка. Платье дурацкое, с кружавчиками, кто такие теперь носит? Посмешище.
Повернулась к стене, заснула. Он вздохнул, подумал, что все перемелется и что утро вечера мудренее, и тоже попробовал соснуть.
Но утро не оказалось мудренее вечера. Клавдия подоила корову, прополола огород, убралась в избе, во дворе. Андрей Иванович не мог упрекнуть ее, она всегда была хозяйственная и, если что делала в избе, в хлеву, в саду, то, как и покойница ера, старательно, аккуратно, но сегодня возилась долго и небрежно. А в полдень побежала к асилисе узнать адрес алентины.
У асилисы происходили свои события: итьку наконец-то вызвали в военкомат с вещами. Почему его не взяли весной в призыв, не понятно, но
сейчас в неположенный срок он очень почему-то понадобился армейским начальникам.
- Что притащилась? Должна знать, Клавка, - вещал итька не обычным, а авторитетным, командирским голосом, - я в деревню не вернусь. Не надейся. Ты мне, телка слюнявая, кривоногая, не нужна, найду не такую кралю.
- Ох, ты, заяц ушастый, ты мне, что ли, нужен? Нос на полверсту, вся морда - клюв у дятла. Я тебя презираю и игнорирую, тупорылый. Ха-ха! - она демонстративно засмеялась ему в лицо и ушла.
Пришла домой, посмотрела в зеркало, спросила:
- Пап, я разве кривоногая?
- Ты красавица, дочка, ножки у тебя, как у молодой козочки. Она подошла к нему, обняла:
- Я взяла адрес алентины. Уеду. Нельзя жить так. нищете. Уеду. Он ждал, что это случится, но не ждал, что так скоро, и все время боялся, что не сможет ее остановить.
- Не надо, Клавушка, - пробормотал беспомощно и, рассердившись на себя, на свою слабохарактерность, закричал, багровея: - Я тебе уеду! се мозги вышибу!
Она засмеялась:
- Ты красивый, когда злой. Мамку тоже так пугал?
- Дура! Коза непутевая.
Она "замекала" по-козьему, убежала во двор.
се же это свершилось. Через неделю, собрав кое-какую одежду, она уехала. Попросила пятьсот рублей на дорогу, он долго возился в бумажнике, отсчитывая по десятке, она взяла бумажник, вынула все, что там было.
- Зачем тебе деньги, ты их никогда не любил, а мне пригодятся. Так она ушла, обрекая его на полное одиночество.
www
…Давно не было такой снежной зимы. Метель буйствовала днем и ночью, наметая сугробы, крутя белые воронки, засасывая в них и деревья, и человека, и уносимых ветром беспомощных птиц. электрических столбах, торчащих из сугробов, было что-то жуткое: проводов не было, но столбы гудели, подвывали разными голосами. длинные, нескончаемые ночи слышался вой волков, они бродили уже вокруг деревни.
Метели ломились в окна и в дверь избы, холод проникал во все щели, расползаясь по полу. Андрей Иванович спал на печке, где вместе с ним в тепле спали домашние пауки, тараканы, мухи, заснувшие на зиму, и какая-то неведомая, невидимая, но слышная своим бормотанием запечная чудь. Они покусывали его, отчего он, ворочаясь с боку на бок, долго чесался в полусне. Потрескивали, дотлевая, угли, розовый отсвет лежал на полу.
эти длинные ночи, когда он никак не мог заснуть, он с особой остротой ощущал пустоту, одиночество, свою ненужность на этой земле, где дни его не так давно были наполнены заботами. И ныне его часто охватывало беспокойство оттого, что ему будто бы надо бежать в овощехранилище или на скотный двор, где должна отелиться очередная корова. Но поняв, что некуда спешить, стонал, как от зубной боли. Казалось, что жизнь прожита, что в свои пятьдесят два года он не нужен никому: ни себе, ни Клавдии, которая отлепилась от него, как от докучливой обузы, застряв где-то в Москве без слуху и духу.
Осенью, поняв, что Клавдия не вернется к зиме, он продал Звездочку. Он вел ее, накинув веревку, она упиралась, словно чувствовала, куда ее ведут из родного дома. Андрей Иванович останавливался, гладил по спине, уговаривал ласковыми словами, стараясь не смотреть ей в глаза. Она всё понимала, первое время позволяла доить себя только хозяйке, ере-покойнице, а когда еры не стало, болела, потерянно бродила по лугу, лежала на солн-
Читать дальше
