Антон Дельвиг - Письма

По письму твоему приметил я, что ты изволишь на меня дуться, быть может, за долгое мое молчание. Исправься, душа моя, от такого греха; будь человеком, не будь зверем! Пиши ко мне по-прежнему, за то я буду отвечать не по-прежнему, то есть аккуратнее. "Северные цветы" давно готовы, один Дашков не совсем выпростался {3}, а такого; одного ждут с охотою семеро. Твоя 2-я песня "Онегина"; везде читается и переписывается. Я не только что никому! ее не давал, да и сам не имею. Твой экземпляр отдал Вяземскому {4}, и для "Цветов" тобою назначенные куплеты его жена мне и переписала и прислала. Дела поправить нечем другим, как прислать ее с третьей к Плетневу и приказать печатать. Поздравление с "Борисом Годуновым" я было писал на огромном листе, да от радости до сих ‹пор› не окончил. Царицам гор {5} мое почтение. Прощай.

Твой Дельвиг.

8 февраля 1826 г. Петербург

По всему вижу, что ты не получил последнего моего письма. По крайней мере ничего не отвечаешь на него и пишешь все вызовы, приписывая мое молчание обыкновенной мне лени. Но она имеет свои пределы, и я более месяца, кажется, не упрямился и всегда прерывал мое важное молчание. Твой брат Сергей у нас. Он очень напоминает моего Евгения. Мы им, однако ж, не очень довольны. Все еще церемонится. Я болен привычною моей болезнью: лихорадкой. Она уже на исходе израильтян. "Эда" выйдет прежде, чем ты получишь это письмо. Оленину приказано выслать 25 экземпляров тебе для подарков, я столько же раздарю от твоего имени магнатам Парнасским, в том числе и твоему дяди. На собрание раздам билеты, а ты пожалоста скорее вышли оригинал, чтобы на святой неделе издать было можно. Слышишь ли?

Теперь сердце просит меня поговорить с тобою поважнее. Что ты хочешь сделать с твоей головушкой? Зачем подал в отставку, зачем замыслил утонуть в московской грязи? Тебе ли быть дрянью? На то ли я тебя свел к музам, чтоб ты променял их на беззубую хрычовку Москву. И какой ты можешь быть утешитель матери {1}, когда каждое мгновение, проведенное тобою в Москве, должно широко и тяжело падать на твою душу и скукою безобразить твою фигуру. Вырвись поскорее из этого вертепа! Тебя зовут Слава, Дельвиг и в том числе моя Сонинька, которая нуждается в твоем присутствии, ибо без него Дельвиг как будто без души, как Амур, Грации и все тому подобное без Венеры, то есть без красоты. Прощай, красота моя.

8-го февраля 826 года.

8 марта 1826 г. Петербург

Любезнейший друг Григорий Силич, очень благодарю за добрую весть об Вольховском {1}. Он вам дорог как друг, а мне, лицейскому его товарищу, как родной брат и друг. Когда-то увижу опять его и когда в первый раз обниму вас? Я бы сначала согласился на меньшее: мне бы хотелось не через три недели, а хоть через неделю получать от вас ответы. В теперешнем же положении письма наши похожи на монологи. С нетерпением ждем от вас докторского описания болезни милой Александры Николаевны. За две тысячи верст больной друг кажется в две тысячи раз больнее. Мы все здоровы, надеемся летом быть еще здоровее. Это одно время в Петербурге, в которое чувствуешь, что живешь, а не изнемогаешь в тяжелом сне. Прощайте, поцелуйте ручки у вашего ангела. Любите

Дельвига.

Март 1826 г. Петербург

Милый друг Евгений, слава богу, последнее письмо твое и Муханова успокоили меня: письма мои стали доходить до тебя. Пишу тебе о деле – слушай. Настоящий издатель твоих сочинений {1} тот же, кто и Пушкина: Плетнев. Лучше корректора трудно найти. Во всей "Эде" значительная ошибка: "когда смятешь ты, вьюга" {2}. Четыре стиха, которые тебе кажутся очень нужными для смысла, выкинула цензура {3}. Мы советовались с Жуковским и прочими братьями, и нам до сих пор кажется, что без них смысл не теряется, напротив, видно намерение автора дать читателю самому вообразить соблазнительную сцену всей поэмы. Ты пишешь, что "Эда" хорошо расходится в Москве. Мы этого не видим. С самого начала послано туда сто экземпляров и до сих пор более не требуют. В Петербурге она живее идет, но появление полных сочинений даст ей настоящий ход. "Монах" и "Смерть Андре Шенье" {4} перебесили нашу цензуру, она совсем готовую книжку {5} остановила и принудила нас перепечатать по ее воле листок "Пиров". Напрасно мы хотели поставить точки или сказать: "Оно и блещет, и кипит, Как дерзкий ум не терпит плена". Нет. На все наши просьбы суровый отказ был ответом. Взгляни на свой экземпляр, потряси его, листок этот выпадет. Ты не понял двадцати процентов. Это не за напечатание платится, а за продажу, иле одному Сленину, а всем книгопродавцам московским и петербургским. Никто этого не избегает, и московские еще недовольны, им бы хотелось получать более, так Ширяев объявил свое мнение. Пришли поскорее свои тетради {6}. Нужно очень спешить изданием.