Габриэль Маркес: СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы!

Уличная толпа — самая плотная в Европе — на вид вовсе не встревожена явным отсутствием соразмерности. На железнодорожном вокзале мы увидели массу людей, ведущих, несмотря на фестиваль, обычную жизнь. Ожидая, когда откроют выход на платформы, они теснились за барьером с тяжелым и незамутненным спокойствием. Исчезновение классов — впечатляющая очевидность: все одинаковы, все в старой и плохо сшитой одежде и дурной обуви. Они не спешат и не суетятся, и кажется, все их время уходит на то, чтобы жить. Это такая же непробиваемая добродушная и здоровая толпа, как в деревне, только увеличенная до колоссальных размеров. «С тех пор, как я приехал в Москву, — сказал мне один англичанин, — не могу отделаться от впечатления, что я смотрю в лупу». Только когда разговариваешь с москвичами, обнаруживаешь, что эта вязкая масса состоит из мужчин, женщин и детей и каждый из них отличен от других и своеобычен.

Портреты гигантских размеров придуманы вовсе не Сталиным. Это нечто, издавна укоренившееся в сознании русских: чувство чрезмерности. За неделю в Москву съехалось 92 тысячи человек, как иностранцев, так и советских туристов. Поезда, которые переместили эту громадную массу, шли бесперебойно. 14 тысяч переводчиков прибыли в установленное время в установленное место с конкретными указаниями, исключающими путаницу. Каждый иностранец мог быть уверен, что ему будет уделено персональное внимание. Не было недоразумений в обеспечении питанием, медицинским обслуживанием, городским транспортом и зрелищами. Никому из делегатов лично ничего не запрещалось, казалось, каждый действовал по собственному усмотрению, без какого-либо контроля или ограничений, и никто не подозревал, что составляет часть хитроумной организации. Был введен «сухой закон». Каждая делегация имела в распоряжении определенное количество автобусов, пропорционально численности группы — всего 2300. Не было ни пробок, ни опозданий транспорта. Кроме того, — каждый делегат имел карточку со своим именем, фонетически записанным по-русски, с указанием национальности и с московским адресом — эта карточка обеспечивала бесплатный проезд на любом виде городского транспорта. Никому не указывали, в какое время ложится спать, но точно в полночь все заведения закрывались, в час прекращалось движение, и Москва становилась совершенно безлюдной.

Мне посчастливилось увидеть, что происходит в Москве после часа ночи. Однажды я опоздал на последний поезд метро. Наша гостиница находилась в 45 минутах езды на автобусе от красной площади. Я обратился к проходившей мимо девушке — она несла целую охапку пластмассовых черепашек, в Москве, в два часа ночи! — и она посоветовала взять такси. Я, как мог, объяснил, что у меня только французские деньги, а фестивальная карточка в это время не действует. Девушка дала мне пять рублей, показала, где можно поймать такси, оставила на память одну пластмассовую черепашку, и больше я ее никогда не видел. Два часа я прождал такси: город, казалось, вымер. Наконец я наткнулся на отделение милиции. Показал свою фестивальную карточку, и милиционеры знаками предложили мне сесть на одну из стоявших рядами скамеек, где клевали носом несколько пьяных русских. Милиционер взял мою карточку. Через некоторое время нас посадили в радиофицированную патрульную машину, которая в течение двух часов развозила собранных в отделении пьяниц по всем районам Москвы. Звонили в квартиры, и только когда выходил кто-либо, внушающий доверие, ему вручали пьяного. Я забылся в глубоком сне, когда услышал голос, правильно и ясно выговаривающий мое имя так, как произносят его мои друзья. Это был милиционер. Он вернул мою карточку, на которой было записано мое имя в русской транскрипции, и показал мне, что мы подъехали к гостинице. Я сказал «спасибо», он поднес руку к козырьку, вытянулся по стойке «смирно» и коротко ответил: «Пожалуйста».

Всюду был образцовый порядок, поддерживаемый какой-то невидимой силой. На стадионе, рассчитанном на 120 тысяч человек, вечером в день закрытия фестиваля все делегаты присутствовали на спектакле, который длился один час. Днем на улице люди дарили нам цветные воздушные шары. Довольные делегаты ходили с шарами, а так как закрытие фестиваля происходило до ужина, то с ними пришли и сюда. Трибуны стали заполняться в семь, представление началось в восемь, а в десять вечера уже опустевший стадион был закрыт. Не было ни секунды путаницы. Переводчики прокладывали нам путь в пестрой толпе, в которой царила образцовая дисциплина, хотя милицейских постов не было, говорили делегатам: «Сюда», и делегаты следовали за ними с шарами в руках. В представлении участвовало три тысячи гимнастов. Под конец оркестр из 400 музыкантов исполнил гимн молодежи, и с трибун, где сидела советская делегация, стали взлетать шары. Вскоре небо Москвы, с четырех сторон освещенное мощными прожекторами, заполнилось разноцветными шарами. Позже мы узнали, что это прекрасное зрелище — а мы, сами того не подозревая, тоже участвовали в нем, — было предусмотрено программой.