Журнал Современник: Журнал Наш Современник 2001 #4

Боже мой, как необъятны и таинственны просторы Севера, если смотреть на них с высоты птичьего полета!

Сквозь могучие купы елей и сосен тускло мерцают ноздреватые, усыпанные хвоей залежи снега. Отдаляясь от речных и озерных берегов, боры редеют и постепенно уступают место великим болотам — рыжей, золотой парчовой равнине, с редкими островками чахлого сосняка, Вертолет, дрожа от напряжения железным нутром, наконец-то коснулся колесами земли и сел на протаявший обмысок, покрытый прошлогодней желтой травой. Мы с Сергеем выпрыгнули из его чрева, а вслед за нами на землю полетели рюкзаки, спиннинги, коробки с продуктами и, самое главное, упакованная в два брезентовых мешка байдарка… Мы должны собрать ее и сплыть по только что освободившейся ото льда реке километров на сто пятьдесят к северу, где на заброшенном деревенском покосе нас будут ждать двое наших товарищей по рыбалке — Колюн и Виташа, которые выглядывали в иллюминатор вертолета, что-то кричали, строили нам рожи, показывали, традиционными жестами упруго щелкая указательным пальцем по небритому кадыку, что, мол, нам пора выпить. А мы уже отползали в крупнозернистый вешний снег подальше от горячей машины, которая с ревом тяжело поднялась в небо, отбрасывая винтами тугую волну воздуха, прокатившуюся над нашими головами. Летчик сделал над озером круг и повернул к северу, в алую полосу холодного заката. Мы обнялись, закурили, сели на рюкзаки, огляделись. Так рано, в середине мая, мы еще никогда не прилетали на Мегру. Но весна уже дышала в тайге. Ровный ветер слизывал с берегов тонкие пласты снега, птицы, захмелев от круглосуточного северного сияния, пели без умолку, на кустах волчьего лыка уже проступила пена сиреневых лепестков. Мы развели костерок, сварили чаю, нарезали сала, выпили в меру и начали собираться в дорогу. Мой напарник — знаменитый писатель-сказочник Сергей Козлов, по кличке Медведь, а попросту Мишка или Мишука, автор легендарного рассказа о Львенке и Черепахе, о Ежике в тумане — был человеком созерцательным и плохим помощником в таежных делах, поэтому байдарку мы собирали долго и бестолково. Но в конце концов скинули ее на воду, загрузили шмотками и, поскольку к вечеру похолодало, решили еще маленько выпить, а потом сели за весла. Черная, словно бы вспухшая от полой воды Мегра подхватила лодку и понесла по изгибам и протокам, мимо островов, заваленных валежником и гигантскими еловыми стволами, принесенными половодьем… На такой воде смотри в оба: как бы не налететь на камень, скрытый в бурунах, на дерево, рухнувшее с обрыва. Его корни вздымаются на берегу, а вершина уходит в воду аж до середины реки, и где-то там в глубине — сучья, как острые ножи, под которыми проносится уязвимое тело лодки. Медведь сидел в носу, а я на корме, поскольку от кормчего зависит быстрота маневра на бешеной стремнине, на крутом сливе, когда надо по команде непрестанно работать в два весла, да так, что спина исходит паром… Часам к двенадцати светлой полярной ночи мы почувствовали, что пора искать место для ночлега, тем более что Мишка что-то начал покашливать. “Грудь у него очищается, никотин выходит”, — подумал я. Пристали к берегу, заросшему березами, среди которых виднелись подернутые серебристой паутиной развалины громадного бревенчатого сруба. О том, откуда и как они появились в глухой тайге, я узнал много лет назад от Глафиры Николаевны — продавщицы из деревни Мегра. Когда я похвалил ее дом, срубленный из отборного листвяка, она открыла мне семейную тайну: — Лес на этот дом моему деду немка подарила. У них любовь была. А муж ее, немец, все повторял: “Моя Вильгельмина себе ничего плохого не позволит”. Они концессию держали в двадцатых годах. Нанимали наших мужиков лес валить да сплавлять. А жили в верховьях возле озер. Вот ты ихнюю контору и видел. И наши мужики там жили, и Вильгельмина с мужем и детьми. У нее четверо детей было… Полусгнивший некогда двухэтажный сруб. Мощные, в полтора обхвата бревна. Рыжая золотистая гниль. Нижние венцы еще стоят. А верхние вместе со стропилами, крышей, матицами провалились внутрь сруба… Дом крышей держится. Крыша потекла, и дому конец. Рядом останки бани. Груда круглых камней, подернутых мхом, — печь-каменка… Мы вскипятили чаек, разогрели тушенку с вермишелью, выпили, и вдруг нам, усталым, промерзшим, захмелевшим от горячей еды и водки, так захотелось спать, что мы не стали налаживать палатку и просто бросили спальники под елку, рухнули на них в чем были — в телогрейках, в резиновых броднях — и погрузились в сон.