- Вот просохнет на улице и пойду в овраг за черноземом, - вздохнула старуха, якобы притомилась и позволила себе сесть на стул, что находился возле кровати и квартиранта. - Землю в горшках поменять надо. И рассадить кой-чего. Бегония вон густо пошла - целая шапка, - продолжила она цветочную тему.
Квартирант повернул голову к окну, вероятно, выбрал взглядом шапку круглых листьев бегонии, темно-зеленых, с восковым налетом с лицевой стороны, и бордовых, с белыми прожилками с изнанки. Старуха уловила в этом его движении некую отзывчивость к своим словам и расположенность к себе и осмелилась полюбопытничать:
- Ушла, что ли, она от тебя?
Квартирант быстро, стыдливо взглянул ей в глаза и опустил голову, за-перебирал нервными пальцами струны на скрипке; однако, похоже, старухиному вопросу не удивился - напротив: ему, похоже, самому хотелось исповедаться. Он швыркнул носом и лихорадочно часто закивал головой, отвечая тем самым на вопрос старухи утвердительно, а потом заговорил скоро и отрывисто, с горькой обидой:
- Никакие концерты ей не нужны! И музыка не нужна! И я ей не нужен! Деньги ей нужны! - Он часто дышал и давил пальцами гриф скрипки. - Она теперь с другим. У того квартира есть. Доллары! Она только и говорит, чего сколько в этих долларах стоит… Он летом ее за границу повезет. К морю! Да неужели все женщины такие? Покажи им деньги - и побегут? - взглянув в глаза старухе, с запальчивостью и отчаянием спросил он, словно она отвечала за все женское в этой жизни.
Старуха поначалу несколько смутилась, потупилась, будто чего-то наобещала квартиранту, да не выполнила. Ей, конечно, хотелось утешить его, успокоительно высказать ему, что настоящей любви никакие деньги не страшны, что избранница его вскоре вернется, оценит его по достоинству, покается и вернется. Она видела и чувствовала, что квартирант ждет от нее именно таких слов и такого участия. Но старуха молчала. Ей вдруг в этот момент пришла на ум шуба - та самая, каракулевая, длинная - до пят - шуба с чернобуркой на воротнике. Эту шубу она мысленно примеряла тысячи раз, в этой шубе - нарядно-неотразимая - она шла по городу с гордо поднятой головой, в этой шубе она слышала за своей спиной завистливый и восторженный шёпот знакомых: "Это идет жена известного музыканта… Таких шуб у нас в городе всего несколько". О! какая это была шуба! Которая, к несчастью, ни разу в действительности не легла на плечи старухи за всю долгую жизнь.
Старуха печально усмехнулась, вспомнила еще о чем-то, потерянном и невозвратном, и глядя с легким упреком на квартиранта, тихо и серьезно сказала:
- Ты смолоду это пойми… Кто богат, тот и люб! Всегда так было, всегда и останется… Вот красивая у тебя скрипка, поет хорошо, так она и стоит дорого. Так же и любовь… Для бедного человека любовь-то иной раз - это роскошь. Такую роскошь не всякий оплатит.
Квартирант, не ожидавший от старухи подобных слов, взглянул на нее в недоумении и тут же опустил голову, словно обжегся о ее впалые, но ясные глаза. Он не хотел больше ничего слышать и сильнее прижал к себе изящно выгнутый лаковый бок скрипки.
Квартирант был еще слишком молод, чтобы верить старухе.
В гробу лежал ее муж Евгений Федорович Пустовалов. В лице его еще не появилось той покойницкой заостренности и восковости, которая отпугивает и страшит запредельным холодком, и его красивые густые брови, прямой твердый нос и вертикальная морщинка на подбородке сохранили мужественную жестковатость его вида, симпатичность и неизменность с того рокового утреннего часа, когда, собираясь в институт на кафедру, он присел к письменному столу взять какие-то бумаги и вдруг враз оглох, окоченел от смертельного инфаркта. Порой казалась, что муж ее и не мертв, а просто по странной какой-то прихоти или для жуткой потехи забрался в эту нарядную, обитую голубой шелковистой материей домовину и накрепко заснул, сцепив на груди руки; и относиться к нему как к усопшему - неловко и непозволительно, будто он обязательно еще встанет, оборвет летаргическое забытье.
"Как же мы опустим его туда?… " - пугливо думала Ирина Андреевна, цепенея от навязанного себе самой воображения: вот наглухо складываются половинки гроба, гроб опускается в могилу, заваливается красным суглинком, очень тяжелым и липким, потому как нынче на улице дождь, - и он, ее муж, остается в полнейшем беспросветье, подземельно-сыроватом холоде, а главное - без доступа воздуха, задыхающийся… От ужаса таких представлений Ирина Андреевна содрогнулась, на какое-то время закрыла глаза, а потом полезла в карман за носовым платком, чтобы стереть со щек выкатившиеся слезы. Плакала она в эти дни много.
Читать дальше
