- Махамбет, что случилось? - закричал я, сразу садясь на кровати и включая лампу; я запомнил на многие годы: на часах было четыре часа тридцать семь минут.
- Тебя ищет весь ночь… Кайшлык! - в крайнем волнении снова сдавленно повторил он; я знал, что по-казахски это слово означает "беда", и понял по его негромкому разговору, что он звонит от дневального из коридора и не хочет, чтобы его услышали.
- Махамбет, что случилось?! - обеспокоенно закричал я. - Скажи толком!
- Калиничев… Лисенков… уже нет… - с отчаянием в голосе сообщил он; мне показалось, что он сейчас заплачет. - Васа, я ничего не мог! Базовский и Прищепа… тоже… Приезжай!
Спустя каких-нибудь пять минут я гнал на мотоцикле в роту, оглашая перед каждым перекрестком улочки спящего городка пронзительными сигналами.
Было ясно: в роте случилась беда. Я лихорадочно соображал, что там могло произойти?… Как я понял, Калиничев и Лисенков были уже арестованы, их, очевидно, забрала прокуратура или контрразведка… За что?! Я терялся в догадках. А Прищепа и Базовский?… Почему Махамбет сказал о них "тоже"?… Все четверо были настолько разные люди - что их могло объединить, какое "че-пе"?… Двух моих подчиненных арестовали, еще двое - Прищепа и Базовский - тоже, как я понял, оказались причастными, остальных допрашивали. Что бы там ни случилось - даже в мое отсутствие! - как командир роты, я за все отвечал, и в любом случае впереди меня ждали неприятности и позорная огласка произошедшего на всю дивизию.
Только теперь меня наконец осенило - Лисенков! Вот перед кем ночью на обратном пути я испытывал чувство вины, именно он был причиной непонятного, подсознательного беспокойства, мучившего меня всю дорогу, именно перед ним я испытывал чувство вины.
Я вспомнил вчерашний праздничный обед в роте, и мой с ним разговор, и его неожиданное откровение, обнажившее для меня его полное одиночество, и как, чтобы скрыть слезы, он опустил голову и натягивал на глаза свою нелепую темно-зеленую фуражку, и его просьбу остаться, не уезжать, и высказанное им убеждение, что и теперь, с пятью орденами и многими медалями, он для всех в роте по-прежнему останется "обезьяной". Теперь, после
* СЭЛ - санэпидлаборатория.
вчерашнего вечера, я его прекрасно понимал: очевидно, он все время испытывал отчужденность, подобную той, какую я ощутил на дне рождения Аде-лины. Только я испытал это чувство и пережил в течение двух-трех часов, а он постоянно.
На площадке перед входом в здание, где размещалась рота, стояли три трофейных машины "опель-кадет".
Я подрулил к входу, подъехав, выключил мотор. На скамье у клумбы сидели человек восемь из моей роты, трое - лейтенант Торчков, Сторожук и Махамбет - сидели прямо на ступеньках крыльца. При моем появлении все поднялись, хотя команду никто не подавал.
- Торчков! - позвал я.
Он побежал ко мне, и одно это должно было меня насторожить: он был в роте всего две недели, был леноват, медлителен и ко всему равнодушен.
- Что случилось? - нетерпеливо спросил я, когда он приблизился.
- Отравление спиртом, - сказал он, вытягиваясь, в его лице и в голосе я ощутил виноватость. - Лисенков и Калиничев насмерть… Прищепа и Базовский ослепли…
Это было настолько неожиданно и так ошеломило меня, что я потерял дар речи и буквально онемел. По дороге сюда мысленно, в голове я перебрал с десяток вариантов чрезвычайных происшествий: и воровство, и угон автомашины с аварией, наездом или другими последствиями, и ограбление какого-нибудь трофейного продовольственного склада или гражданских немцев, и вооруженное столкновение с комендантским патрулем или военнослужащими опергруппы НКВД, и пьяную драку с тяжелыми повреждениями или даже с убийством, и, наконец, изнасилование, - по пьянке, потеряв рассудок, всякое могли натворить, но мысль об отравлении алкоголем мне ни разу в голову не пришла.
Я даже вообразил себе несчастный случай с трофейной миной или фаустпатроном.
- Федотов! - послышалось за моей спиной, и, оборотясь, я увидел за стеклами большого окна учебного класса стоявшего там под открытой форткой начхима дивизии майора Торопецкого, точнее, его строгое лицо; жестами он подзывал меня:
- Заходи!
- Все-таки, где вы находились, Федотов, до четырех часов утра? -
спросил меня Щелкин.
- В Левендорфе…
Из разговоров я уже понял, что об отравлении в роте еще ночью было доложено командиру корпуса - старика специально разбудили для этого, и он приказал провести тщательное параллельное расследование и утром доложить ему о результатах, отчего все теперь и крутилось с четвертой, максимальной скоростью. Почему не доложили Астапычу?
Читать дальше
