Дмитрий Орешкин - Климат и А. П. Паршев как жертвы аборта

Что за десять ударов (по числу заповедей?), почему не девять или одиннадцать, входит ли в их число операция на Малой земле — так до сих пор и не знаю. И не слишком расстроен. Ибо познал (сравнительно недавно) слова члена Политбюро ВКП(б) т. Покровского, сказанные им лет за десять до войны: «История — это политика, опрокинутая в прошлое».

Кстати, Политбюро (то есть т. Сталину И.В.) эти умствования не понравились. Слишком уж прямо описывают его практику редактирования прошлого. Расстреливать Покровского не стали, но со сцены он исчез. Не совсем безвинно: похоже, свою несчастливую формулировку он подтырил у буржуазного философа Шлегеля: «Историк — это пророк, предсказывающий прошлое».

Но сейчас это не важно. Главное, правда — нет Истории без интерпретации. Без интерпретации это не История, а Летопись. («Карамзин — первый наш историк и последний летописец» — легко и точно сформулировал Пушкин.)

А коли так, недавно созданная Комиссия по борьбе с фальсификациями, очевидно, будет защищать именно интерпретацию. Одну из. Которая в интересах России. Интересно, какую именно. Про десять сталинских ударов, про Малую землю или изобретут что-то новенькое, с участием тандема?

Это первый вопрос. Не самый сложный.

Второй сложнее. СССР — такая страна, где Историю научились строить вообще отдельно от Летописи. Порой даже вопреки ей. Кажется, самый простой способ борьбы с фальсификациями: открой архивы. Пусть специалисты, как сумеют, сами меж собой договариваются на документальной основе.

Но нет — нельзя. Будет не в интересах…

В интересах — слегка умолчать или приврать. Или не слегка. Перед Комиссией поставлена изначально невыполнимая задача: оборонять Историю, не тревожа при этом Летописи.

Результат будет хуже, чем у Нинель Петровны. Уровень аудитории увы, возрос. А педагогическое мастерство, мягко говоря, осталось прежним.

Будем чисто конкретны — как истина. Гуру путинского патриотизма, селигерский просветитель А.П. Паршев в бессмертном труде «Почему Россия не Америка» емко и ярко изложил свое понимание Великой Советской Истории в ее связи с Великой Отечественной Войной: «Все, что мы хотели, у нас получалось. В каждом прямом столкновении с остальным миром мы выигрывали. Например, самое честное соревнование — военное, там каждый строй показывает все, на что он способен. В войне мы победили безоговорочно».

Ну как не любить этого писателя? С одной стороны, все донельзя правильное, целиком в интересах России. А с другой, надо ж суметь в один абзац втиснуть сразу три сугубо инстинктивные фальсификации.

Во-первых, кто такие «мы». Если «мы» — это спецслужбистские начальники вроде полковника погранвойск Паршева или подполковника ФСБ Путина, то, пожалуй, правда. Все-то у них получалось, от внеочередного получения жилья до двукратного проведения своих людей на высший государственный пост. Однако в паршевском тексте «мы» трактуется шире и пафосней. «Мы — народ»; «мы — государство»; «мы — Россия». Люблю я эту нарочитую привычку путать свою личную шерсть с государственной: мы пахали, мы победили, мы за ценой не постоим…

Сложность в том, что «мы» в таком соборном понимании вроде как намеревались догнать и перегнать Америку. Или я что-то путаю? А еще «мы» хотели построить коммунизм к 1980 году. Обеспечить более высокие, чем при капитализме, производительность труда и уровень жизни. Воевать малой кровью, могучим ударом, на чужой территории. Стереть грань между городом и деревней. 27-й Съезд КПСС, как сейчас помню, хотел к 2000 г. добиться двукратного увеличения производства. Сейчас подобное называется «удвоить ВВП», но результат тот же. Какой-то еще съезд весьма напористо хотел к 2000 г. обеспечить каждую советскую семью отдельной квартирой…

Это еще «мы» или уже «вы»?

Но все время нам (или вам?) тестикулы мешали. Отвлекали державным звоном от коллективного труда. С другой стороны, надо же было как-то отзываться на вражье бряцание оружием?

В то же время многие из «нас» всего-то навсего хотели жить без дефицита и бесконечных очередей. Советские дети в начале двадцатых, в начале тридцатых и во второй половине сороковых годов просто хотели есть. Отчаянно. Буквально до смерти. Но далеко не у всех получалось осуществить желание. Если, конечно, иметь в виду скромную правду Летописи, а не гордую истину Истории, как ее видит полковник Паршев.

Люди этой породы пишут, как соловей поет — не утруждаясь смыслом. Что им в школе сказали, то для них и факт. Все-то им удавалось, везде-то они выигрывали… А потом вдруг, ни с того ни с сего, р-раз! — и в заднице. Конечно, тут при объяснении никак не обойтись без заговора и закулисы. Иначе как же? Иначе, получается, неколебимый тов. Паршев с несгибаемой Нинель Петровной всю свою жизнь наблюдали не величественный Исторический Процесс, а липовый мультфильм для слепоглухонемых.