Константин Симонов - Разные дни войны. Дневник писателя, т.2. 1942-1945 годы

Снова звонит телефон.

– Огонь дать? – спрашивает Дударев. – Куда? По развилке дорог? А что? Отходят?.. Сейчас дадим.

Он с картой в руках поворачивается к начальнику артиллерии.

– Вот здесь у немца орудия скопились на конной тяге. Действуйте по этому перекрестку…

Еще один звонок по телефону. Начальник штаба полка доносит, что полк выдвигается вперед на Вильхву.

– Пусть в лобовые не ходит, – говорит Мельников. – Позвоните, прикажите им левей обходить.

– Не надо звонить, – говорит Дударев. – Они и так нацелены с самого начала левее.

Входит капитан и докладывает, что взяты пленные из новой немецкой дивизии.

– Конечно, – говорит Дударев, – подбрасывают силы. Этого надо было ожидать. Надо артиллерию подтянуть.

Через пять минут выясняется, что речь идет не о показаниях пленного, а о документах, взятых на убитом.

– Ну, тогда это еще не факт, что новая дивизия, – равнодушно говорит Мельников. – Может быть, просто кто-нибудь из вернувшихся в строй раненых. Немцы теперь всех подряд хватают, кто близко к фронту попал, и сразу на передовую. Затыкают дырки всем, чем способны. Такие номера дивизий могут оказаться, каких давно и на свете нет.

Мельников поднимается, чтобы ехать в соседнюю дивизию. Я тоже поднимаюсь. Мне сказали, что на окраине деревни находится с тремя своими танками командир Чехословацкой танковой бригады. И мне его было бы очень кстати повидать.

– Я еще заеду к вам, – говорю я Дудареву.

– Хорошо.

Я выхожу на улицу. Тут же, на задворках, за церковью, наши артиллеристы действительно лупят из немецких 105-миллиметровых, выкрашенных желтой краской орудий.

– А куда они бьют? – спрашиваю я у начальника политотдела.

– Наверно, по указанным целям, – говорит он, но все-таки, усомнившись, спрашивает младшего лейтенанта: – Куда вы бьете? Не по своим?

– Нет, нам цель дали.

– Кто дал?

– Начальник штаба артиллерии.

– А куда именно вы бьете?

Лейтенант называет пункт, по которому он бьет, и добавляет, что пушки бьют почти на предельной дальности – восемь километров.

– Ну, если на восемь километров бьете, – говорит начальник политотдела, – тогда наших там, безусловно, еще нет. Как со снарядами?

– Немец бросил много снарядов.

– Тогда бейте.

Мы с Альпертом едем в самый конец деревни к танкистам.

– А у нас индюшка, – с торжеством говорит водитель.

– Какая индюшка?

– Голову ей свернул и в мешок положил. Завтра пожарим, – радуется он.

Что на это ответить? Бедная индюшка уже отдала богу душу и не в состоянии посоветовать своим братьям и сестрам «по перу» не попадаться на глаза распустившимся на трофейных хлебах водителям.

У самого последнего дома деревни встречаем чехословацкого танкиста со свежезабинтованной, подвязанной к шее рукой.

Спрашиваем его:

– Где командир бригады?

– Был тут, – говорит он с легким акцентом. – Но уже пять минут уехал. Может быть, вы его догоните.

– А где штаб вашей бригады? – спрашиваю я.

– Километров за шесть в тыл отсюда.

Ехать в штаб бригады, назад, нет никакого смысла.

Выехав из деревни, проезжаем полкилометра. Дорога идет по узкой лощине. Бой слышится теперь с двух сторон. С одной примерно в километре, а с другой, судя по звукам автоматной и пулеметной стрельбы, еще ближе.

Выскакиваем на гребень холма. Впереди плохо видно. Примерно в километре горят дома, над ними стоит сплошной дым, и к этому дыму подходят три танка. Должно быть, это и есть танки уехавшего туда командира бригады.

Я злюсь на себя, что не добрался до этого командира бригады на полчаса раньше, и с досады готов ехать вслед за танками. Но Альперт с решимостью человека смелого и именно поэтому не боящегося проявить там, где, по его мнению, следует, осторожность, настаивает на том, чтобы мы не ехали.

Поспорив с полминуты, я после иронического замечания Альперта, что командир танковой бригады, очевидно, случайно оставил свой «виллис» здесь, а сам уехал вперед не на «виллисе», а на танке, соглашаюсь, что Альперт прав, и мы поворачиваем обратно мимо каких-то развалин и лежащих около них убитых немцев.

Когда я возвращаюсь, Дударев кончает бриться. Он одновременно добривается, дает разные повседневные, не слишком существенные указания и разговаривает со мной.

Разговор почему-то заходит об остающихся и не остающихся жителях.

– Среди остающихся тоже есть сволочи, – говорит Дударев. – Фольксдойче! Один такой сегодня утром убил моего начальника связи. Шел мимо дома, а тот из винтовки с чердака – и наповал. Ну, мы его вытащили, и я сказал, чтобы расстреляли к черту.