Федор Чешко - Информационная война - история против историков

По мере роста насыщенности информационного поля контроль над этим самым полем все более осложнялся. Конечно, цензура в том или ином виде возникла, небось, в тот же самый день, когда была осуществлена первая попытка обмена сведениями (если даже не прежде того). Однако постоянное увеличение количества, объема и разнообразия информационных блоков не могло не привести к фактическому кризису управления информацией даже в условиях тотальной цензуры.

Ярким примером этого кризиса может служить полулегенда начала Второй Мировой войны.

Незадолго до вторжения в Чехословакию германское командование обратило внимание на серию статей одного чешского журналиста, посвященных состоянию и дислокации частей немецкой армии. Статьи обнаруживали такую осведомленность автора, что у немцев не осталось сомнений: этот самый автор каким-то образом связан с некоей шпионской сетью, успешно действующей на территории Рейха. Журналиста выкрали, принялись трясти из него имена-явки-пароли… Требуемое упорно не вытрясалось, но трясомый при этом вел себя не как твердокаменный герой, а как человек, напрочь не могущий сообразить, чего от него хотят. Когда же, наконец, сообразил, то, несмотря на трагичность ситуации, не удержался от смеха. И потребовал себе на ночь в камеру клей, ножницы и бумагу. А главное – подборку свежих немецких газет. Нет, не центральных. Периферийных. Результат его ночного бдения просто ужаснул следователей. Вылавливая из прессы самые, казалось бы, незначительные штришки (присутствие такого-то генерала на провинциальной свадьбе; благотворительный вечер, учиненный в таком-то городке офицерами-летчиками; список членов президиума на какой-то мелкой партийной конференции и т. д.) журналист составил весьма точную сводку передислокации частей вермахта за последнюю неделю.

Возможно, это всего лишь легенда. Однако подразделения по высеиванию жемчужных зерен из прессы основного, вероятного, потенциального и прочих разновидностей противника – обязательный атрибут современной разведки (во всяком случае, поверить в это гораздо легче, нежели в обратное).

Несостоятельность тотальной цензуры как способа ограничения сформировавшегося информационного поля в полной мере проявили советские времена. Помните такую народную поговорку: «Есть обычай на Руси на ночь слушать Би-Би-Си»? И никакие глушильные станции (которые народ любовно-ласкательно именовал «свинья в эфире») этот обычай не поломали. Хуже того, цензура оказала самим же цензорам медвежью услугу. Ведь запретный плод, как известно, сладок. Опять же, еле разборчивый шепоток из приглушенного приемника давал советскому человеку возможность без особого риска (ведь за «Голос Америки» все-таки не расстреливали и не сажали) потешить душу ощущением собственного фрондерства, приобщения к свободомыслию. Таким образом, борьба с забугорной прессой ей же создавала дополнительную и, мягко говоря, отнюдь не всегда заслуженную рекламу.

Кстати, эпоха глобальной идеологической цензуры, уходя, напоследок облагодетельствовала человечество новой гримасой информационной войны. Ее, родимую, начали судорожно обряжать в ангельские одеяния. «Право человека на информацию – краеугольный камень демократического общества», «информэйшн маст би фри»… Так что сообщение в тривиальной программе новостей, что, дескать, нам вот прямо сейчас позвонил наш спецкорр: там-то и там-то замечена федеральная колонна в столько-то единиц бронетехники, следующая по такому-то направлению (лично слышал во время «первой» чеченской войны на одном из тогда еще центральных телеканалов) – это не вульгарный шпионаж, а возвышенная борьба за неотъемлемое право личности на свободу и полноту информации.

Вероятно, это будет одним из основных припевов информационных войн будущего.

Реплика с места:А почему Вы так и не упомянули гражданские информационные войны?

Докладчик: Сейчас упомяну. Причем использую это упоминание, чтобы попробовать проиллюстрировать живучесть последствий информационной резни и влияние их результатов на наше с вами восприятие исторических событий, личностей и…

Короче, вернемся к отложенному нами примеру.

Кто был помянут первым в качестве «отрицательного царя»? Петр Третий Романов? Да-да, тот самый – свергнутый насильственным путем и убитый при крайне неблаговидных обстоятельствах. Образ в русской истории действительно из наинеприятнейших. А почему? Не Екатерина ли Вторая еще при жизни мужа озаботилась создать себе имидж угнетаемой супругом-германцем русской патриотки? А супругу, соответственно – полусумасшедшего фридрихофила и пруссомана. Заранее готовя почву для. И присные урожденной ее высочества Софии Августы Фредерики принцессы Ангальт-Цербской… то бишь – пардон! – русской патриотки Екатерины крайне активно ей в том способствовали. В нашу суровую эпоху телевидения, при наличии видеозаписи и то, если помните, закатывались длиннейшие дебаты, читал ли Б.Н.Ельцин лекции американцам, будучи в стельку нетрезвым, или в ея же усталым. А уж тогда-то… Поди разбирайся, истово либо же саркастически восклицал государь знаменитое свое «радость-то какая!» при вести о жаловании ему Фридрихом чина полковника прусской армии… И восклицал ли вообще… Врет младшая княгиня Дашкова, что государь ей с площадною бранью язык показывал, или не врет… Скажете, мелочи? Допустим (хотя именно такие мелочи и формируют имидж).