Лев Троцкий - Перед историческим рубежом. Политические силуэты

Благородной тщательности во всех отраслях партийной работы; неутомимости в выполнении партийного долга; искусству революционного использования всех возможностей, открываемых нам буржуазным строем, – этому нам, русским социал-демократам, придется еще долго и прилежно учиться у великого покойника.

Но это еще не весь Зингер. Революционер и партиец, Зингер умел не только бороться за свое мнение, но и подчинять его верховному завету партийного единства. Все знали, что в любом организационном конфликте Зингер, как председатель ЦК, Зингер, как председатель съезда, Зингер, как председатель парламентской фракции, никогда не склонит, под влиянием личной симпатии, весов партийного решения в неправую сторону. Партийное право, общее для всех, честность и справедливость в партийных отношениях Зингер соблюдал неутомимо. На этом зиждился его несокрушимый нравственный авторитет: честность есть политическая сила, она покоряет. А без нравственного авторитета нет пролетарского вождя: ибо не механической дисциплиной, а свободной нравственной связью связан пролетарский союз… С течением времени Красный Президент стал как бы воплощением права пролетарской демократии, живым символом единства пролетарской армии. И в этой области Зингер для нас, русских, которым еще только предстоит вырабатывать свою партийную мораль, останется прекрасным нравственным образцом.

Павел Зингер умер 67 лет, сотни тысяч берлинских пролетариев проводили его прах в могилу, а дело его духа будет жить в сердцах миллионов.

«Правда» N 18 – 19, 29 января 1911 г.

Природа дала ему пламенный, никогда не угасавший темперамент, священную способность снова и снова возмущаться, любить, ненавидеть и проклинать. Происхождение дало ему кровную, никогда не ослабевавшую связь со страдающей и борющейся массой. Партия дала ему понимание условий освобождения пролетариата. Все вместе создало эту прекрасную личность, известную и ценимую, а теперь оплакиваемую далеко за пределами Вены и Австрии.

Рабочий класс нуждается в вождях самого различного склада. Выходцы из буржуазных классов, которые порвали со старыми общественными узами, которые внутренно перестроили себя, которые отождествили смысл своей жизни с движением и ростом рабочего класса, – такие вожди играют большую роль в истории рабочего класса. Сперва великие утописты – Сен-Симон, Фурье, Оуэн, [2]– затем основоположники научного социализма – Маркс, Энгельс, Лассаль [3]– вышли из буржуазных классов. Разве можно себе представить нашу немецкую партию – в ее развитии – без Либкнехта, без Зингера? Или без Каутского? Австрийскую социал-демократию – без Виктора Адлера? Французский социализм – без Лафарга, Жореса и Геда? [4]Русскую социал-демократию – без Плеханова {2} 2 О Каутском, В. Адлере, Жоресе, Плеханове см. в этом томе статьи на стр. 44, 7, 16, 20, 56, 62 и 65. – Ред. .

Через этих блестящих диссидентов имущие классы – помимо своей воли – возвращают пролетариату частицу той научной культуры, которую они накопили вековыми усилиями во тьме погрязавших народных масс. И пролетариат может гордиться, что его историческая миссия, как могущественный магнит, притягивает к нему благородные умы и сильные характеры из имущих классов. Но пока руководство политической борьбой находится в руках только этих вождей, рабочие не могут освободиться от чувства, что они все еще находятся под политической опекой. Уверенное самосознание и классовая гордость проникают их в полной мере только тогда, когда они в первый ряд руководящих выдвигают снизу своих собственных людей, выросших вместе с ними и в своей личности воплощающих все политические и духовные завоевания рабочего класса. В таких вождей пролетариат глядится, как в зеркало, в котором он видит лучшие стороны своего классового я.

Для венского пролетариата – насколько я могу судить о нем по пятилетним наблюдениям – таким классовым зеркалом был прежде всего Франц Шумайер.

Встречаться с Шумайером на личной почве мне приходилось очень мало. Но я не раз слышал его на народных собраниях, в парламенте и на партийных съездах. А достаточно было несколько раз видеть и слышать Шумайера, чтобы знать его. Ибо он меньше всего походил на замкнутую в себе «загадочную» натуру. Он был человек действия, схватки, призыва, улицы, натиска, – он воплощал собою действие и в действии раскрывался. Про него можно сказать словами греческого философа, что он все свое носил с собою. Оттого, слушая его, мы воспринимали не только его мысли в облачении живых слов, всегда метких, всегда своих, – мы видели всего Шумайера в действии, в атлетической борьбе за душу его аудитории.