Лев Троцкий - Историческое подготовление Октября. Часть II - От Октября до Бреста

Как указано в предисловии к иностранным изданиям, книжка написана не по документам, а по памяти. Вряд ли, однако, в ней имеются сколько-нибудь существенные ошибки фактического характера. Но в то же время не может быть и речи о какой бы то ни было полноте изложения. Так, социальные мероприятия советского режима едва затронуты в брошюре: их изложение и систематизация должны были бы составить предмет гораздо более тщательного и кропотливого труда. Мы вынуждены были ограничиться преимущественно вопросами внутренней политической борьбы и международной политики рабочей и крестьянской власти. В этой именно области с наибольшей энергией поработали: международный телеграф, радиотелеграф и другие орудия империалистической лжи…

Неряшливый стиль брошюры, за который приношу свое извинение читателю, объясняется тем, что книжка не писалась за столом, а была продиктована стенографам. Пройдет еще не мало времени, прежде чем история войдет в берега и создаст условия для более планомерной и тщательной работы.

Л. Троцкий.

Москва, 16 июля 1918 г.

Настоящая брошюра в большей своей части написана урывками, – в обстановке, которая мало располагала к систематической работе: в Брест-Литовске, между заседаниями мирных переговоров, набрасывались отдельные главы этого очерка, который имеет своею основной задачей ознакомить общественное мнение мирового пролетариата с причинами, ходом и смыслом Октябрьской революции в России. История сложилась так, что делегатам самого революционного режима, который когда-либо знало человечество, пришлось заседать за общим дипломатическим столом с представителями самой реакционной касты среди всех правящих классов. На заседаниях мирной конференции мы ни на минуту не забывали, что являемся представителями революционного класса. Нашу речь мы обращали к придавленным войною рабочим всех стран. Наша энергия поддерживалась глубоким убеждением в том, что последнее слово в деле ликвидации войны, как и во всех остальных вопросах, скажет европейский пролетариат. Разговаривая с Кюльманом и Черниным, мы помнили и думали о друзьях и единомышленниках: Карле Либкнехте и Фрице Адлере. Часы, свободные от занятий, мы посвящали брошюре, предназначенной для рабочих Германии, Австро-Венгрии и всех других стран. Буржуазная печать всей Европы единодушна в деле лжи и клеветы на пролетарский режим в России. Социал-патриотическая печать – без мужества, без идеи, без веры в свое дело – проявляет свою полную неспособность понять и разъяснить трудящимся массам смысл русской революции. Этой брошюрой мы хотим прийти им на помощь. Мы верим, что революционные рабочие Европы и других частей света поймут нас. Мы верим, что они вскоре приступят к той же работе, которую совершаем мы, – но, опираясь на свой более богатый опыт и более высокие идейные и технические средства, совершат эту работу более основательно и помогут нам преодолеть все затруднения.

Брест-Литовск,

12 февраля 1918 г.

P. S. В такую бурную эпоху, как наша, события и их внутренняя связь быстро уходят из памяти участников. Я считаю поэтому полезным опубликовать эту брошюру также и на русском языке.

Москва, 29 мая 1918 г.

События развиваются в эту эпоху с такой быстротой, что их трудно восстановлять по памяти, даже в их простой хронологической последовательности. Под руками у нас нет ни газет, ни документов. Между тем, периодические перерывы в переговорах в Брест-Литовске создают досуг, которого в настоящих условиях больше не дождешься. Я постараюсь поэтому восстановить на память ход и развитие Октябрьской Революции, сохраняя свое право затем пополнить и исправить изложение по документам.

То, что характеризовало нашу партию почти с первого же периода революции, это – уверенность в том, что она дальнейшей логикой событий будет приведена к власти. Я не говорю о теоретиках партии, которые за много лет до революции, еще до революции 1905 года, исходя из анализа классовых отношений в России, приходили к тому выводу, что победоносное развитие революции должно будет неизбежно передать власть пролетариату, опирающемуся на широкие массы беднейшего крестьянства. Главной основой этого предвидения являлись ничтожество русской буржуазной демократии и концентрированный характер русской промышленности, а стало быть, огромное социальное значение русского пролетариата. Ничтожество буржуазной демократии есть оборотная сторона силы и значения пролетариата. Правда, война временно обманула на этот счет весьма многих и прежде всего руководящие группы самой буржуазной демократии. Война отвела решающую роль в событиях революции – армии. Старая армия, это – крестьянство. Если бы революция развивалась более нормально, то есть в условиях мирной эпохи – так, как она началась с 1912 года, – пролетариат неизбежно занимал бы все время руководящее место, а крестьянские массы постепенно вовлекались бы на буксире пролетариата в революционный водоворот. Но война создала совершенно другую механику событий. Армия связала крестьянство – не политической, а военной связью. Прежде чем крестьянские массы оказались сплоченными известными революционными требованиями и идеями, они были уже объединены в кадры полков, дивизий, корпусов, армий. Элементы мелкобуржуазной демократии, рассеянные в этой армии и игравшие в ней руководящую роль как в военном, так и в идейном отношении, были почти сплошь проникнуты мещански-революционными настроениями. Глубокое социальное недовольство в массах обострилось и рвалось наружу, особенно благодаря военному крушению царизма. Пролетариат, в лице своих передовых слоев, как только развернулась революция, возродил традицию 1905 года и призвал народные массы к организации в виде представительных учреждений – Советов Депутатов. Армия оказалась призванной посылать своих представителей в революционные учреждения, прежде чем ее политическое сознание сколько-нибудь приблизилось к уровню развертывавшихся революционных событий. Кого могли посылать солдаты в качестве депутатов? Тех представителей интеллигенции и полуинтеллигенции, которые имелись в их среде и обладали некоторым, хотя бы минимальным запасом политических сведений и умели их выражать. Таким образом, мелкобуржуазная интеллигенция сразу оказалась волею пробуждающейся армии поднята на огромную высоту. Врачи, инженеры, адвокаты, журналисты, вольноопределяющиеся, которые в довоенных условиях жили совершенно обывательской жизнью и не претендовали ни на какую роль, сразу оказались теперь представителями целых корпусов и армий и почувствовали себя «вождями» революции. Расплывчатость их политической идеологии вполне соответствовала бесформенности революционного сознания масс. Эти элементы с крайним высокомерием относились к нам, «сектантам», которые выдвигали социальные требования рабочих и крестьян со всей остротой и непримиримостью. В то же самое время мелкобуржуазная демократия под высокомерием революционной выскочки таила глубочайшее недоверие к самой себе и к той массе, которая подняла ее на неожиданную высоту. Называя себя социалистической и считая себя таковой, интеллигенция с худо скрываемой почтительностью относилась к политическому могуществу либеральной буржуазии, к ее знаниям и методам. Отсюда стремление мелкобуржуазных вождей во что бы то ни было добиться сотрудничества, союза, коалиции с либеральной буржуазией. Программа партии социалистов-революционеров – вся целиком созданная из расплывчатых гуманитарных формулировок, заменяющая классовый метод сантиментальными общими местами и моралистическими построениями – являлась как нельзя более подходящим духовным облачением для этого слоя вождей ad hoc. Их стремления так или иначе пристроить свою духовную и политическую беспомощность к столь импонировавшей им науке и политике буржуазии находили свое теоретическое оправдание в учении меньшевиков, которое разъясняло, что настоящая революция есть революция буржуазная и, стало быть, не может обойтись без участия буржуазии во власти. Таким образом сложился естественный блок социалистов-революционеров и меньшевиков, в котором находили свое одновременное выражение политическая половинчатость мещанской интеллигенции и ее вассальные отношения к империалистическому либерализму.