Павел Мельников-Печерский: Гроза

И несмотря на то, что вот уже три с половиною столетия, как мы свергнули с себя иго татарское, все еще существует на земле русской, в лице этих многочисленных Большовых, Диких, Торцовых и их забитых, безответных жертв — заимствованное из Сарая темное царство. Из всего наследства, оставленного нам прежними нашими ордынскими владыками, в три с половиною века мы избавлены, по воле мудрого, христианского правительства, только от страшных пыток, одно воспоминание о которых смущает душу современного человека — да от кнута. Лихоимство же, семейный деспотизм и затворничество женщин еще доселе существуют в области "темного царства". Они пережили и кнут, и пытки, потому что кнут и пытки могло уничтожить правительство разом — одним законодательным актом, но остальные статьи сарайского наследства — самодурство, семейный деспотизм, лихоимство, затворничество женщин нельзя уничтожить указами. Сколько писано было указов, указов самых грозных, против лихоимства и взяточничества, — но они существуют. Сколько издано постановлений, ограждающих подчиненных от произвола старших, но произвол не уничтожился. Петр I с барабанным боем вывел русскою женщину из татарского терема в европейскую ассамблею, но затворничество женщин еще не вывелось на Руси. Наконец, ни в одном из европейских законодательств нет такого широкого для свободы женщины закона, как у нас — закона, представляющего ей право самостоятельно, независимо от родителей или от мужа располагать своим имуществом, но несмотря на то, сами-то женщины у нас в темном царстве самодуров не больше, как движимое имущество. Для уничтожения этих диких сторон русского народа, для развеяния в прах и пыль последних остатков от наследства сарайского, нужны не указы, а общественное образование, которое приведет с собою и справедливость, и правосудие, и уважение к закону, и все, чего недостает еще народу русскому.

Но прежде решительных врачебных мер, всякий врач дает трудно больному, изнемогающему от застарелых недугов, предварительные острые средства, которые раздражают застывающий организм, с тем, чтоб он был в состоянии с пользой принять целебные средства. И сказочный богатырь наш Иван Царевич омертвелое, израненное тело матери кропит сначала "мертвой водой", и когда от действия ее срастутся раздробленные суставы разбитого темной силой тела ее, кропит ее "живою водой"… "И встает она краше прежнего". — Эту "мертвую воду" посылает Иван Царевич нашей матушке через Фонвизина, Грибоедова, Гоголя, а во дни наши посылает ее через Островского. Он теперь кропит мертвой водой на темное царство. Эта мертвая вода — сатира, комедия, представляющая темное царство на всенародное посмеяние.

Мы не станем разбирать прежних произведений даровитого нашего драматурга — они всем известны и об них много, очень много говорено в наших журналах. Скажем только одно, что все прежние произведения г. Островского представляют темное царство безвыходным, неприкосновенным, таким царством, которому не будет конца. Безответно, почти даже безропотно смотрят жертвы самодурства на свои страдания и так сильно легло на них влияние «Домостроя», что они не только не стараются свергнуть с себя давящее их иго, но даже ни делом, ни словом не заявляют протеста против семейного деспотизма и невежества. Все они, как мы заметили, проходят школу самодурства, и как бы сознавая законность его, учатся, как самодурничать, когда для них, украшенных серебристым волосом, придет черед самодурничать. Безвыходное состояние среднего общества из области темного царства, безвыходное и для грядущего поколения, производит на читателя самое тяжелое впечатление, вносит в душу его мрачное, отчаянное страдание, столь свойственное каждому человеку, находящемуся не только под гнетом, но даже под каким бы то ни было влиянием темного царства патриархально-семейного деспотизма и вместе с тем не имеющего ни сил, ни возможности разбить эти оковы, если не для себя, то хоть для детей, для внуков своих. В «Грозе» не то, в «Грозе» слышен протест против самодурства, слышен из уст каждой жертвы, даже разгульная Варвара протестует не только словом, но и делом: она бежит из дома матери, свергая с себя оковы патриархального деспотизма, несмотря на то, что ей позволялась свобода для грубых, но зато единственных в ее быту наслаждений. Но всего сильнее, по нашему мнению, протест Кулигина: это протест просвещения, уже проникающего в темные массы домостройного быта. Но обратимся к драме.