Владимир Максимов: После немоты

Казалось бы, что нового можно еще написать о лагерях после „Архипелага ГУЛага"? Оказывается можно и еще как! Об этом свидетельствует вторая книга воспоминаний Евгении Гинзбург „Крутой маршрут". Пожалуй, впервые в нашей, так называемой, лагерной литературе появилась вещь, излучающая подлинно пушкинский свет „милости к падшим", причем как к жертвам, так и к палачам.

Кстати сказать, она и не делит окружающий ее мир на тех и других, на черное и белое, на правых и виноватых. Для нее каждый человек, каждое явление, каждая среда заслуживают своего особого внимания, подхода, анализа.

Евгения Гинзбург никого и ничего не судит, она рассуждает. Прежде всего о том, почему это случилось, в чем истоки трагедии и где из нее выход?

С хирургической беспощадностью она исследует собственное прошлое, шаг за шагом отказываясь от иллюзий и надежд первой книги своих воспоминаний. Нет, в конце концов утверждает автор, случившееся с народом и страной не является результатом последующего искажения первоначально „светлых идеалов", стечением роковых случайностей и исторического предопределения, а исходит из сущности самой доктрины, ее энтропических целей и вытекающей из них методики, а потому, таков авторский вывод, нужно искать причины зла не в окружающих людях или обстоятельствах, но лишь в самих себе и что только осознание своей собственной, личной вины, своего собственного соучастия в общенародной беде может привести нас сначала к катарсису, затем - к возрождению.

Здесь пафос Евгении Гинзбург смыкается, так сказать конвергирует, с пафосом Александра Солженицына, призывающего нас всех к раскаянью, но в конкретном анализе людей и событий она шире, добрее, великодушнее нашего классика. В ней нет и следа порою свойственного тому манихейства. В этом Евгения Гинзбург, наверное, одна из первых, если не первая в новейшей отечественной словесности соединяет прерванную было „связь времен", христианскую традицию русской литературы, которая во все века своего существования всегда исповедовала любовь и снисхождение к человеку. Недаром роман, задуманный Львом Толстым незадолго до смерти, должен был называться „Нет в мире виноватых".

В нечеловеческих условиях колымской лесотундры и лагерной среды перед ней на всем ее крестном пути, словно цветы на снегу, то и дело возникали проявления человеческого добра и сострадания. Инструментальщик Егор, как будто бы, на первый взгляд, заросший барачным равнодушием, вдруг делает ей - голодной, почти умирающей - спасительный подарок - миску киселя и этим возвращает ей жизнь и надежду. Птичница Мария Андронова, знаменитая в округе своей беспощадностью к подчиненным, молчаливо подкармливает незнакомую ей зэчку-еврейку. Мало того, начальник Тасканского лагпункта Тимошкин, с риском для собственного благополучия и карьеры, укрывает ее от более жестокой участи. И даже начальница „Маглага" Гридасова, мечущаяся между своей палаческой должностью и своей человеческой сутью, помогает получить для сына Васи разрешение на въезд в Магадан. Да мало ли их оказалось в ее этапной судьбе!

Именно эти встречи-озарения шаг за шагом ведут ее - вчерашнюю, как она сама выражается, сталинскую хунвейбинку - к единственно возможному в этом трагическом мире выходу - к Богу. Гинзбург рассказывает об этом исподволь, ненавязчиво, даже как бы в некотором смущении, но эта ее целомудренная деликатность убеждает нас в авторской искренности гораздо сильнее иных, якобы христианских, деклараций, за которыми часто не стоит ничего, кроме стремления к самоутверждению любой ценой или дани сегодняшней русской моде.

Но при всех указанных выше достоинствах, все же главное отличительное качество этой замечательной книги - ее духовная и душевная атмосфера. Эта атмосфера возвращает современнику самое важное, самое основополагающее для человека - Надежду. Книга Евгении Гинзбург пронзительно и наглядно свидетельствует о том, что давно похороненный всеми народ (и народы!) жив, что он - этот народ (и народы!) готов к добру и возрождению и что вообще человеческое в человеке неискоренимо.

Я убежден, что книга Евгении Гинзбург суждена долгая и благодарная судьба, ибо она дарит читателю гораздо более, чем простое читательское удовлетворение, она дарит ему согревающий сердце пламень и очищающий душу Свет.

Незадолго до смерти Евгения Гинзбург в первый и в последний раз в жизни побывала за рубежом - в Париже. В прощальном разговоре со мной она сказала: