Геннадий Сосонко - Диалоги с шахматным Нострадамусом

В 1960 году Доннер играет в зональном турнире в Мадриде. В предпоследнем туре западногерманский мастер Леман предлагает ему ничью, обеспечивающую Хейну выход в межзональный турнир. Ничья? Какая может быть ничья с патцером в лучшей позиции?! Доннер отказывается и... проигрывает.

В последнем туре его догоняют Глигорич, Помар и Портиш. «Я всегда был сумасшедшим», — жалуется он в очередной корреспонденции из испанской столицы. Четверной матч-турнир с тремя выходящими в следующий этап; Доннер оказывается последним. Тяжелый удар. Но и радость: во время этого турнира у него родился сын—Давид. Молодой отец в эйфории; он щедрой рукой раздает милостыню каждому нищему, встреченному им на улицах Мадрида, хотя обычно читал просителю строгое нравоучение с советом поскорее найти работу и оставить постыдное занятие.

Как и у почти каждого в шахматах, у него был «неудобный» противник. В его случае это была целая группа - советские шахматисты. Россия всегда оставалась для него огромной загадочной страной, где восходящая звезда голландских шахмат Франс Куйперс, подумывающий после выигрыша национального чемпионата о карьере профессионального шахматиста, проигрывает в турнире десять партий из пятнадцати, после чего всем честолюбивым помыслам приходит конец. Возможно, непреодолимый страх Доннера перед советскими шахматистами, сопровождавший его всю карьеру, начался в 1947 году, когда он после Студенческой олимпиады в Швейцарии решил возвратиться в Амстердам через Париж, с тем чтобы заглянуть в знаменитое кафе «Режанс», где, как он слышал, играют на деньги. Попытка быстрого обогащения не удалась: в кафе в тот вечер сидел старый однорукий русский эмигрант, имени которого Хейн не запомнил. Точный результат их матча канул в Лету, известно только, что Доннер вынужден был прервать свой визит в Париж и срочно вернуться на родину. Безжалостная статистика говорит, что из 129 партий, сыгранных Доннером с советскими шахматистами, он проиграл 54, сыграл вничью 72 и выиграл только три - у Смыслова, Спасского и Гипслиса.

Надо ли удивляться, что Доннер никогда не играл в СССР. Когда он анализировал партии с советскими участниками, чему я сам не раз был свидетелем, Хейн больше походил на скромного ученика, понимая, без сомнения, всю разницу в багаже знаний и подготовки между ним и его соперниками. Он пытался укрыться за шуткой и, готовясь к партиям, мог начать причитать с характерными интонациями: «Смыслов? Если он сыграет в испанской аб, мой слон погибнет. Ботвинник? Когда он свяжет моего коня слоном с g4, мне уже будет не развязаться, и я потеряю в конце концов ферзя».

В 1961 году Доннер играет в большом международном турнире в Бледе. Там его можно было часто видеть в компании с Бобби Фишером, занявшим второе место, но выигравшим партию у победителя турнира — Таля. Обычно Хейн стоял у столика, за которым восемнадцатилетний американец часами блицевал с советскими гроссмейстерами, при этом беспрестанно повторяя по-русски: «Сейчас я прибью его», или проводил время в беседах с Фишером. В следующем году на Олимпиаде в Варне Доннеру удалось победить будущего чемпиона мира, пожертвовавшего коня, но просмотревшего промежуточный ход Доннера. Но сладость личного поздравления от американца он не испытал: Бобби передал через капитана, что сдает отложенную партию.

Позднее Доннер так вспоминал о своих встречах с одним из самых выдающихся игроков за всю историю шахмат:

«Впервые я увидел Фишера в Портороже в 1958 году. Ему было тогда пятнадцать лет, это был небольшого роста мальчик со странным вытянутым лицом и приступами дикого смеха, которым он время от времени разражался. Помимо шахмат он был полностью поглощен чтением книг Фу Ман-жу, представлявших из себя рассказы ужасов для подростков. Он спрашивал нас, что делают другие мальчики в его возрасте, но мы не могли дать ему удовлетворительного ответа; для того чтобы проводить время с девочками, он чувствовал себя еще недостаточно взрослым, а танцевать, пропустив перед этим несколько стаканчиков, считал безнравственным. Когда он проигрывал, то плакал.

Годом позже в Сантьяго-де- Чили организаторы турнира пригласили вместе с ним его мать, но это оказалось ужасной ошибкой. Сразу по прибытии Фишер запросил план города и циркуль и, вонзив ножку циркуля в отель, где ему предстояло жить во время турнира, вычертил окружность и торжественно произнес: «Эта женщина не может быть допущена вовнутрь этого круга».