Газета День Литературы: Газета День Литературы # 93 (2004 5)

Думаю, уже смело можно писать о великой поэзии конца великой империи. Смело можно сравнивать поэтическое начало ХХ века и его поэтический финал. Ни подбором имен, ни трагизмом, ни разнообразием стилистических и мировоззренческих школ и направлений конец ХХ века никак не уступает его знаменитому началу. У них были Александр Блок и Сергей Есенин, у нас в завершении столетия — Юрий Кузнецов и Николай Рубцов. У них Анна Ахматова и Марина Цветаева, у нас — Татьяна Глушкова и Белла Ахмадулина. У них Борис Пастернак и Осип Мандельштам, у нас — Иосиф Бродский и Юнна Мориц… Эти ряды можно продолжать и продолжать. Николай Клюев и Николай Тряпкин, Велимир Хлебников и Леонид Губанов, Николай Гумилев и Владимир Соколов… Дети войны, дети 1937 года стали, пожалуй, последним великим поколением русской поэзии. А потом разрыв, который продолжается уже лет тридцать, когда прорываются лишь одиночки (Леонид Губанов или Борис Рыжий), так и не ставшие поколением. Впрочем, то же и в прозе: вслед за "поколением сорокалетних", за "московской школой" семидесятых-восьмидесятых годов уже более двадцати лет — зияющая пустота. Ни на левом, ни на правом фланге не возникло ничего серьезного, равного Владимиру Маканину или Александру Проханову, Владимиру Личутину или Анатолию Киму, Валентину Распутину или Андрею Битову…

Уверен, кто-то добавит в поэтическом ряду Юрия Кублановского, кто-то Игоря Талькова, кто-то Светлану Сырневу. Я не отрицаю — есть отдельные имена, но нет нового прорыва, нового поэтического состояния. Постимперский поэтический кризис явно затянулся.

Когда я пишу о последнем поэтическом поколении конца имперского периода, я беру, в основном, поколение где-то 1934-41 годов рождения, идущее сразу вослед за "шестидесятниками", но резко отказавшееся от их эстрадных принципов, от их неоленинской концепции оттепельного мира. Эти поэты тоже совершенно разные. Что может быть общего, скажут мне, у "ленинградского кружка", формировавшегося вокруг Иосифа Бродского и Евгения Рейна, и у московских поэтов, отнесенных к "тихой лирике": Станислава Куняева, Анатолия Передреева, Владимира Соколова? А я отвечу: одна империя, один грустный финал, одна принадлежность к классической русской культуре. Но к последнему имперскому поколению, к свидетелям и соучастникам её последних шагов я с неизбежностью добавляю и Николая Тряпкина, и Юлию Друнину — поэтов, казалось бы, совсем другого времени, но, тем не менее, ставших поэтическими знаками роковых девяностых годов. Добавляю я и рано погибшего, совсем молодого Бориса Рыжего. Отказавшись от филологических, лингвистических поисков своих сверстников и друзей, он ринулся в поэзию чисто по-русски и сгорел, как яркая бабочка…

Независимо от возраста, места проживания и национальности, все эти поэты последнего рубежа империи по-русски жили, по-русски сжигали себя дотла в поэтическом огне, по-русски предъявляли максималистские требования и к себе, и к эпохе, и к поэзии.

Геннадий Русаков писал:

Прощай, империя. Я выучусь стареть,

Мне хватит кривизны московского ампира.

Но как же я любил твоих оркестров медь!

Как называл тебя: "Моя шестая мира…"

Про ту же самую империю рассуждает и Иосиф Бродский: "…Если выпало в империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря…" Впрочем, и без имперской семантики, в поэзии почти всех ведущих поэтов этого поколения разбросаны щедро её приметы, даже в перечне городов, легко перечисляемых или упоминаемых как место действия, мы находим и Ригу, и Сухуми, и Ташкент, и Коктебель… Где-то под коркой мозга до сих пор продолжает жить эта имперская вселенная.

В Махинджаури близ Батуми

Она стояла на песке…

(Б.Ахмадулина)

А разве не имперская вселенная заставляла поэтов тянуться к величию замыслов? Это величие поэтического замысла проявляется и у Николая Рубцова, и у Тимура Зульфикарова, и у Юрия Кузнецова, и у многих других в равной мере.

Странник Иисус Христос ушел с Запада…

Не бродит Он по дорогам и градам Европы сытой…

Только по нынешней разоренной, обделенной

Руси нынче бродит Он.

Тут в дальней деревне забытой, уже

Безымянной можно Живого встретить Его

На сладчайшей дороге-тропке глухой уже святой…

Тут Он еще не покинул землю…

Тут ещё живая творится жизнь Его:

И странствия Его, и Гефсиманский сад,